Стихотворения и поэмы

страстотерпцев,
Страданье твари – птиц, людей и нив
Они впитали целокупным сердцем.

Ушкуйник, смерд, боярин и купец
Их, как владык таинственных, просили
Внести за них сокровище в ларец —
В Незримый Кремль, в небесный Град России.

За грех царей, за буйства пьяных сел,
За кривду войн, за распри, за разруху,
Они за нас – за всех, за вся, за всё —
Несли страду и горький подвиг духа. —

В наш поздний век – кто смеет на Руси
Измерить мощь молитвы их смиренной,
Кто изъяснит, чья помощь в небеси
Её хранит над самою геенной?

Нет боле чуда? – Ложь! – Есть чудеса,
Я каждый миг их отголоскам внемлю,
Есть внутренний затвор, скиты, леса,
Есть тайные предстатели за землю.

Пусть многогранней стала вера их
И больше струй вмещает гибкий догмат,
Но древний дух всё так же твёрд и тих,
Необорим и грузом бед не согнут.

1950

* * *

Ткали в Китеже-граде,
Умудрясь в мастерстве,
Золочёные пряди
По суровой канве.

Вышивали цветами
Ослепительный плат
Для престола во храме
И для думных палат.

Но татарские кони
Ржут вот здесь, у ворот;
Защитить от погони
Молит Деву народ,

И на дно голубое,
В недоступную глушь,
Сходят чудной тропою
Сонмы праведных душ.

Там служенья другие,
У иных алтарей;
Там вершит литургию
Сам Исус Назарей…

Недовышит и брошен
Дивный плат на земле,
Под дождём и порошей,
В снежных бурях и мгле.

Кто заветные нити
Сохранил от врага —
Наклонитесь! падите!
Поцелуйте снега,

В лоне о?тчего бора
Помолитесь Христу,
Завершайте узоры
По святому холсту!

1950

Устье жизни

* * *

Поздний день мой будет тих и сух:
Синева безветренна, чиста;
На полянах сердца – тонкий дух,
Запах милый прелого листа.

Даль сквозь даль яснеет, и притин
Успокоился от перемен,
И шелками белых паутин
Мирный прах полей благословен.

Это Вечной Матери покров
Перламутром осенил поля:
Перед бурями иных миров
Отдохни, прекрасная земля!

1933—1950

* * *

Так лучистая Звезда Скитаний,
Моя лазурная Вега
Остановится над куполом дома
И молодыми соснами,
Дружелюбным лучом указуя
Место упокоения.

Как подробно, до боли вижу
Убранство флигелей и комнат,
Лужайки для игр,
Пляж и балконы,
А за лукою реки – колокольни
Далекого города и монастыря!

Быть может, об этом надо молчать,
Даже и щели не приоткрывая
В круг состоявшегося мечтанья
Никому?
Но если молчать об этом —
Что же делать с другим,
В самом деле недоверяемом
Ни стиху, ни исповеди, ни другу,
Разве только земле?

Впрочем, всё тайное
Станет явным,
Когда пробьет срок.
Только рано ещё,
Ах, как рано…

Ты, Звезда Скитаний,
Знающая моё сердце!
Путеводный светоч
Неисповедимой жизни!
Голубая девочка,
Смеющаяся в небе!

Ты сама знаешь, где остановиться,
И когда.

1950

* * *

Уж не грустя прощальной грустью,
Медлительна и широка,
Всё завершив, достигла устья
Благословенная река.

Обрывы, кручи и откосы
Всё ниже, ниже – и разлив
Песчаные полощет косы,
Простор на вёрсты охватив.

Лишь редко-редко, над осокой,
В пустынной дали без границ,
Темнеет тополь одинокий —
Пристанище заморских птиц.

Но тем волшебное их пенье,
Их щебеты по вечерам:
За это умиротворенье
Все песни жизни я отдам!

Отдам их блещущему морю,
Горящему навстречу мне
В неувядающем уборе,
В необжигающем огне.

Обнявшись с братом-небосклоном
Оно лазурно, как в раю…
Прими ж в отеческое лоно
Тебя нашедшую струю.

1950

Немереча (поэма)

Посвящается Филиппу Александровичу и Елизавете Михайловне Добровым, моим приёмным отцу и матери

Глава первая

Я – прохладные воды, текущие ночью,

Я – пот людской, льющийся днём.

Гарвей

1

Едва умолкли гром и ливни мая,
На вечный праздник стал июнь похож.
Он пел, он цвёл, лелея, колыхая
И душный тмин, и чаши мальв, и рожь.
Луг загудел, как неумолчный улей.
От ласточек звенела синева…
Земля иссохла. И в созвездье Льва
Вступило солнце. Жгучий жар июля
Затрепетал, колеблясь и дрожа,
И синий воздух мрел и плыл над рожью;
Двоилось всё его бесшумной дрожью:
И каждый лист, и каждая межа.
Он звал – забыть в мечтательной истоме,
В лесной свободе страннических дней,
И трезвый труд, и будни в старом доме,
И мудрость книг, и разговор друзей.

2

Передо мной простёрлась даль чужая.
Бор расстилал пушистые ковры,
Лаская дух, а тело окружая
Стоячим морем пламенной жары.
Я зной люблю. Люблю – не оттого ли,
Что в духоте передгрозовых дней
Земное сердце кажется слышней
В груди холмов, недвижных рощ и поля?
Иль оттого, что в памяти не стих
Горячий ветр из дали многохрамной,

Что гнал волну Нербадды, Ганга, Джамны
Пред таборами праотцев моих?
Благословил могучий дух скитанья
Их кочевые, рваные шатры,
И дорог мне, как луч воспоминанья,
И южный ветр, и древний хмель жары.

3

Я вышел в путь – как дрозд поёт: без цели,
Лишь от избытка радости и сил,
И реки вброд, и золотые мели,
И заросли болот переходил.
И, как сестра, мой путь сопровождала
Река Нерусса – юркое дитя:
Сквозь заросли играя и светя,
Она то искрилась, то пропадала.
Деревни кончились. Но ввечеру
Мне мох бывал гостеприимным ложем.
Ни дровосек, ни рыболов захожий
Не подходил к безвестному костру,
И только звёзды, пестуя покой мой,
По вечерам ещё следить могли,
Как вспыхивает он над дикой поймой —
Всё дальше, дальше – в глубь лесной земли.

4

Посвистывая, легким шагом спорым,
Босой я шёл по узкой стёжке… Вдруг
Замедлил шаг: вдали, за тихим бором
Мелькнуло странное: ни луч, ни звук
Его движений не сопровождали.
Казалось, туча, белая как мел,
Ползёт сюда сквозь заросли… Не смел
Бор шелохнуться. Тихо, по спирали
Вздувался к небу белоснежный клуб
Султаном мощным. Голубая хмара
Сковала всё, и горький вкус пожара
Я ощутил у пересохших губ.
Идти обратно? Безопасным, долгим
Окружным шляхом? тратить лишний день?
Нет! целиной! по сучьям, иглам колким:
Так интересней: в глушь, без деревень.

5