Здесь любят также театр: многие ищут там своего рассеяния. Для сего из Гага приезжают королевские актеры и два раза в неделю голландские, а один раз французские представления. Военные офицеры за вход платят половину.
В субботу, назначенную для родственников, голландцы, в кругу женщин, за трубкою табаку и за рюмкою вина оживляют понемногу воображение свое, удрученное рассчетами купеческими в продолжение целой недели; и в такой беседе обыкновенно подают на стол вино, рюмки, ящик с новыми трубками, табак и медный сосуд с горящею плиткою турфу.
В домах, не строго следующих предрассудкам старины, собираются иногда приятельские общества и не по субботам. Бывают ужины, за которыми голландцы предаются всей веселости, какой они только способны, и здесь-то царствует непринужденное удовольствие. Французы остры на словах, голландцы в мыслях. — Одно заставляет более смеяться, другое делает более впечатления. Часто круговой бокал ходит по гостям, каждый, приняв его, должен петь что-нибудь, и гитара или фортепиано аккомпанируют голосу поющего.
Вставая из-за стола, каждый оставляет подле своего прибора по серебряной монете, штиверов пяти ценою — для слуги, который, впрочем, заслуживает всякое награждение за свою деятельность и расторопность.
Здесь по большей части девушки отправляют все домашние должности и проворство их превосходит всякое вероятие. В доме нет более никого, кроме кухарки и служанки, которые, сверх обыкновенных ежедневных работ, обязаны каждую субботу мыть полы, стекла, стены, посуду, серебро, словом: все, что мыть можно. Даже снаружи домы обливаются водою из ручных насосов, даже мостовую моют пред домом. Стулья, софы, перины, тюфяки, ковры чистятся и выбиваются. Такая чистота необходима, потому что сырой воздух и вредные испарения заражают все вещи гнилостью и плесенью, ежели их не держать в опрятности.
Кто бы поверил, что иногда бывает по улицам непроходимая грязь — от чистоты.
Письмо 6. Роттердам
В провинциях, лежащих к границам французским, голландцы становятся полуфранцузами; к границам немецким они изменяют также свой характер. Только здесь, в сердце Голландии, несмотря на беспрестанное обращение с иностранцами, они сохраняют еще в довольной степени оригинальность свою.
Может быть, продолжительная зависимость много переменила их нравы, может быть, нынешнее бессилие изменит их еще более, и потому простите меня, друзья мои, что я в записках сих, скучая вам мелочами, до жизни голландцев относящимися, хочу оставить память характера их в нынешнем состоянии. Каждая безделица, каждая подробность прибавляет нечто к абрису той картины, которую изобразить вам намерен.
Действие внешних обстоятельств необходимо образует характер человеческий, а для голландцев было довольно важных случаев долженствовавших дать направление их нравам.
Некогда, в разговорах моих с одним благомыслящим голландцем, я ужасался тем жестокостям, которые Филипп II употреблял для достижения своих намерений, — я проклинал его, но приятель мой остановил меня. — Удержитесь, — сказал он, — проклинать того человека, который заслуживает, чтоб мы воздвигнули ему монументы. Он причиною нашего существования, причиною величия и благоденствия республики; без него мы остались бы до сих пор безвестным наследством какого-нибудь графа, или переходили из рук в руки по владетельным князьям Франции и Германии с приданым выморочных наследниц. Если он тиранством над нами хотел удручить нас под железным скиптром своим — мы от сего узнали себе цену; ежели преследовал — мы получили твердость духа и непреоборимое терпение; ежели бесчисленными войсками думал покорить нас — мы научились воевать и побеждать своих неприятелей. Ежели он хотел пресечь нам с моря всякое сообщение и уничтожить единственную подпору нашу, торговлю — мы завели свои флоты, истребили гишпанские — и обе Индии сделались наградою наших бедствий. Ежели он, следуя своим честолюбивым замыслам, издерживал сначала бесчисленные миллионы на свои войска во Фландрии и Брабанте — это послужило первым поводом к обогащению нашему. Словом, Филиппу мы всем обязаны, но более всего характером, сохранившим нас при всех усилиях судьбы и природы, которые вооружались противу нас в продолжение двух с половиной столетий.
В самом деле: от важного переворота, основавшего свободу голландцев, они в первые сорок лет своего существования совершенно сходствовали со Спартою — нравами, простотою, равенством и чрезвычайною умеренностию. Патриархальные времена, казалось, снова появились в Европе. Замки и запоры неизвестны были жителям Голландии в то время; они, имея только необходимое и простое, не имели надобности и бояться соотечественников своих, соединенных вместе к сбережению от неприятелей общих стад и магазинов. Убранство и великолепие хижин состояло в одной чистоте, и роскошь всего менее была известна голландцам тогдашнего времени.
Беспрестанные сражения с неприятелями и бурною стихиею, которую им преодолеть надлежало, приучили их ко внимательности, беспрерывной деятельности и терпению. Ежели можно было надеяться на счастие с одной стороны, то с другой надлежало совершенно ожидать всего только от терпения. Общее несчастие научило единодушию; неимоверные труды, подъятые для создания себе отечества — любви к оному.
В сей степени характеристики голландцы быстро переступили за предел бедности к изобилию. Они прежде сделались богаты, нежели могли потерять нравы; богатство сделалось для них общею целию к благоденствию республики, а не средством счастия частных лиц, и голландцы, богатые, изобильные, наводненные золотом и серебром, сохранили прежнюю простоту нравов, златую умеренность, а следственно и твердость души, исчезающую по большей части с негою и роскошью.
Таково было состояние нравов при благоденствии республики. Но когда частные междоусобия начали раздирать государство, когда каждый гражданин, для обеспечения приобретенного трудами, начал считать свою собственность отделенною от собственности республики, единодушие исчезло, общественная доверенность истребилась, и эгоизм мало-помалу заступил место сих добродетелей. В республиках политические перевороты действуют на всех членов оной вообще, и потому в голландском характере вдруг увидели смешение пороков и добродетелей. Суровость, медленность, недоверчивость и скупость, соединенные с верностью, честностью и прямодушием, делали голландцев каким-то феноменом посреди европейских народов.
Иго французов, удручавшее их в продолжение 20 лет, и беспрестанное обращение с ними изменило много наружность характера голландцев. Они остались по-прежнему добры, миролюбивы, терпеливы и хладнокровны, но научились из принуждения принимать на себя несвойственный вид: сделались предупредительны, надмеру услужливы, слишком внимательны; присвоили себе ветренность и легкомыслие французов и, не имея их любезности, стали отяготительны сими качествами. Ежели они кажутся иногда любопытными, энтузиастами, то чувствования сии перешли к ним от французов — они не настоящие, — они не свойственны. Настоящая флегма голландская не терпит видимого энтузиазма, и, чтоб возбудить оную до восторга, то надлежит употребить столько же труда, как и разжечь турф, загорающийся весьма медленно, но зато после тот и другой горят неугасимым и продолжительным пламенем.
Со всем тем, ежели недоверчивость голландская, подавленная продолжительным рабством, удвоила свой эгоизм; ежели народная гордость молчала; ежели голландцы сделались скупее и корыстливее, то они, в самом деле, не были таковыми — они были только несчастны.
Письмо 7. Роттердам
Летом, когда все жители разъезжаются по дачам, частных и публичных увеселений весьма немного, но теперь ярмарка в городе, и увеселения мало-помалу начинаются. На сей раз, по уверению жителей,
