слышно радио миссис Клостерман, и Делла внимательно слушала сначала оперу, а после того, как она заканчивалась, то, что о ней говорили ведущие. — Когда я впервые увидела живое исполнение, — продолжила девушка, утаив, что живое исполнение было трансляцией по каналу Пи-би-эс, а не в театре, — то была потрясена.
На самом деле Делла мечтала изучать музыку в колледже и сделать ее своей профессией. Но колледж для человека из ее среды был чем-то немыслимым, поэтому, окончив школу, она сразу же начала работать кем-то вроде курьера в одной из самых респектабельных брокерских контор на Уолл-стрит. И хотя ей даже удалось дорасти до помощника одного из директоров, времени на колледж так и не нашлось. Зарплаты ей более чем хватало — особенно учитывая условия, в которых она выросла, — и она была довольна тем, как складывалась ее жизнь. По крайней мере, до того момента, как все полетело к черту и она осталась только с Джеффри, который предоставил ей сомнительный приют — и не безвозмездно.
В этот момент заиграла музыка, и свет начал гаснуть. Делла не удержалась и бросила взгляд на своего собеседника, перед тем как они погрузились в темноту. Но как только она заметила, что он пристально смотрит на нее, — а место между ними все еще пустовало, — быстро повернула голову и посмотрела на сцену.
И сразу же попала в мир Мими, Рудольфо и их богемных друзей, полностью забыв обо всем, что окружало ее в реальной жизни. Погружение было таким глубоким, что, когда настало время антракта и свет снова зажегся, ей потребовалось время, чтобы вернуться из Парижа девятнадцатого века в Чикаго двадцать первого. Она глубоко вдохнула и сразу же взглянула в сторону своего соседа. Он смотрел на нее ровно так же, как тогда, когда свет начал гаснуть, словно все первое отделение не отрывал от нее взгляда, вместо того чтобы смотреть на сцену.
Делле снова стало не по себе, и она начала разглядывать публику в зрительном зале. Женщины в роскошных платьях и драгоценностях сами казались драгоценными камнями в оправе зрительного зала «Лирик-оперы». Делла наблюдала, как дамы покидали свои места под руку со спутниками, мужчины склоняли к ним головы, и они смеялись и переговаривались.
На мгновение ее пронзило острое сожаление, что эта ночь не может длиться вечно. Как было бы замечательно проводить вечер так, как сегодня, делать что хочется, не считаясь с тратами, не боясь, что тебя могут увидеть! Делла уже не помнила, когда вообще выходила куда-нибудь вечером. Джеффри держал ее в заточении. Она проводила все свое время, читая книги, смотря фильмы или разглядывая стены — которые, как ни крути, были ее тюрьмой. Пусть там не было решеток и было все необходимое для жизни, Делла все равно чувствовала себя заключенной. Боже мой, да она и была заключенной! И она будет ею до тех пор, пока Джеффри не скажет, что она может идти куда захочет.
Однако и в этом случае ничего хорошего ее не ждет, потому что она понятия не имеет, куда пойдет и что будет делать, когда Джеффри решит, что она больше не нужна. Ей придется все начинать сначала, не имея практически ничего, ровно как тогда, когда она покинула район своего детства.
Эти мысли еще больше убедили Деллу, что ей просто необходимо полностью отдаться наслаждению сегодняшним вечером. Кто знает, что ждет ее впереди — хотя бы через несколько часов.
— И о чем вы думаете теперь?
Она повернулась на звук бархатного баритона, и ее пульс участился, когда она увидела, как он смотрит на нее. По правде говоря, ей бы надо расслабиться. Во-первых, парень первоклассный засранец, потому как флиртует, пока его подруги нет рядом. Ну и во-вторых, слишком многое их разделяет.
— Должна признаться, что не очень люблю «Богему», — заговорила Делла. — По-моему, Пуччини был слишком сдержан, когда писал ее, особенно если сравнивать с «Манон Леско». Но мне все равно очень понравилось. А что вы думаете?
— Я видел ее столько раз, что уже, наверное, не могу быть объективным. Но то, что вы сказали, очень интересно. Мне тоже всегда так казалось. Мне больше нравится версия Леонкавалло.
— Мне тоже. — Делла улыбнулась.
— С нами мало кто согласится. — Он тоже улыбнулся.
— Я знаю.
— На самом деле, — продолжал он, — «Богема» Леонкавалло нравится мне даже больше, чем «Паяцы». За подобное высказывание из некоторых театров могут просто вышвырнуть.
Делла засмеялась:
— Я тоже люблю ее больше, чем «Паяцев». Похоже, нас вышвырнут вместе.
Он тоже засмеялся. Они замолчали одновременно, не зная, что сказать еще. Неловкая пауза длилась несколько секунд, пока Делла не рискнула спросить:
— Если вы уже видели «Богему» много раз и она вам нравится гораздо меньше, чем другие оперы, почему вы сегодня здесь?
Он пожал плечами, но на лице появилось какое-то напряжение, и он сказал довольно холодно:
— У меня абонементы.
«Абонементы», — повторила про себя Делла. Он сказал «абонементы», а не «абонемент». Множественное число означало, что пустое кресло действительно предназначалось для кого-то, кто должен был присоединиться к нему сегодня вечером. Этот кто-то, скорее всего, проводит с ним и все другие вечера сезона. Возможно, это его жена.
Делла быстро посмотрела на его руку, однако кольца на пальце не было. Впрочем, теперь многие женатые люди не носят кольца.
Делле хотелось узнать, кто всегда сопровождает его в театр и почему ее нет сегодня. Она подождала, не скажет ли он что-нибудь о загадке пустующего кресла, что-нибудь, что прояснит внезапное охлаждение между ними. Потому что чувствовала, что его неожиданное напряжение как-то связано с этим вакантным местом.
Казалось, он на секунду испугался, но затем продолжил:
— Тот же вопрос можно задать и вам. Вы не бываете здесь. По крайней мере, не на премьерах и не в этой ложе. — Его голос снова потеплел. — Иначе я бы заметил вас.
— Я здесь впервые, — призналась Делла.
Он посмотрел на нее еще более внимательно:
— Впервые в «Паламбос». Впервые в опере. Вы недавно приехали в Чикаго, ведь так?
Ей не пришлось отвечать на этот вопрос, потому что, кажется, сами богини оперы — вагнерии, так бы она назвала их — пришли ей на помощь. Ее собеседника окликнули снизу — это была пара, которая узнала его и поспешила обменяться приветствиями. Они обращались к нему «Маркус». Что ж, по крайней мере, Делла теперь знает его имя.
Однако приветствий оказалось недостаточно, и пара вовлекла его в разговор, продолжавшийся до тех пор, пока свет снова не начал гаснуть. В этот момент пара исчезла, и он — Маркус — снова повернулся к Делле.
— Вам хорошо видно? — спросил он, поглаживая пустое кресло рядом с собой, на котором все еще лежали роза и программка. — Отсюда видно гораздо лучше.
Итальянский прозвучал в его устах так, как будто он свободно владел им. Делле вдруг стало так тепло и уютно, так захотелось принять его предложение, хотя им обоим было совершенно ясно, что вид с соседнего кресла абсолютно ничем не лучше, чем с ее собственного.
Кому бы ни принадлежало это кресло, она не придет. И, судя по всему, Маркус совсем не был расстроен этим обстоятельством. Что ж, может, его отношения с неизвестной вовсе и не романтические. Несмотря на эту красную розу.
Или, может, он из тех, кто не пропускает ни одной юбки, и ей стоит ограничить общение с ним небольшой беседой об опере. А может, он просто еще один чудесный штрих в той картине, которая останется в ее памяти о сегодняшнем вечере.
— Спасибо, но здесь прекрасно, — сказала Делла. И это была правда. Сейчас прекрасно. Сегодня вечером. Но это, к сожалению, не навсегда.
