— Про почку знаешь, а про мать свою ты еще ничего толком не знаешь… Да напиши ты ей, что тебе плохо, — она последнее продаст и к тебе из Читы примчится!
— Из какой Читы! — возразил Забудкин, потеряв на минуту контроль над собой. — Из Иркутска!
Кульбеда и вида не подал, что услышал самое главное, и продолжал прежним тоном:
— Да разве ж в том дело — откуда! С Луны прилетит, если плохо тебе будет!
— А мне не плохо, — ответил Забудкин.
После обеда по расписанию должны были начаться занятия по производственному обучению. Автобус привез мастеров из города. Их встретил и проинструктировал капитан Дробовой, который выглядел именинником. Ему все-таки удалось преодолеть сомнения Клекотова и Клима и получить разрешение на подготовку к задуманной операции.
Вместо вводных занятий мальчишкам предложили под руководством мастеров подготовить к работе инструменты. Для какой работы — никто не объяснил. Все, кто знал, отделывались шуточками, пожимали плечами. Эта таинственность сыграла свою роль.
Теряясь в догадках, ребята точили топоры, пилы, лопаты. В столярной мастерской заготовили груду реек. И тоже никто не знал, для чего, но мальчишки чувствовали, что делается это не просто для практики, а для какой-то определенной цели. После земляничных усов и зеленой щетины сорных трав приятно было подержать в руках увесистый топор, поющую пилу, острую как нож лопату.
Работали охотно и, поужинав, заснули быстро и крепко.
Боевая тревога
Еще не рассвело, только где-то на востоке посветлела часть неба, а на просеках клубился густой туман и фонари тускло освещали палатки. Лагерь сладко спал в этот предутренний час. И непонятно откуда над палатками, над всем лесом вдруг возник зловещий, сверлящий звук, похожий на вой сброшенных с самолетов бомб. Первый оглушительный взрыв, казалось, встряхнул все вокруг — и землю, и деревья, и палатки. За ним последовали другие.
Как ураганным ветром вымело мальчишек из палаток. Спросонок они не сразу догадались, что все эти грозные звуки вылетают из динамиков.
Замигали и погасли фонари на просеках. Ничего не понимая, мальчишки заметались по кустам, пригибаясь к земле.
Но взрывы прекратились. Заголосила сирена.
— Боевая тревога! — разнесся повсюду голос капитана. Дробового. — К штабу бего-ом!
И эта команда сейчас показалась всем желанной, спасительной. Голос капитана не раздражал, а вселял надежду. Это был голос командира, который знал, что делать.
— К штабу!.. Всем к штабу! — приказывал Дробовой.
— За мно-о-о-ой! — затянул, как запел, сержант Кульбеда.
— За мной! За мной! — подхватил Славка Мощагин.
И даже Гришка Распутя не запутался в командах и прокричал своему отделению:
— За мной!
А снизу, от реки, по Третьей Тропе уже бежали другие мальчишки, на ходу стягиваясь в отделения.
Многие уже поняли, что это всего лишь тревога — и не боевая, а, наверно, учебная. Но всеми уже овладело небывалое чувство, которое заставляло держаться вместе и бежать за своими командирами.
Четыре взвода почти одновременно высыпали на штабную поляну.
Призывно размахивая горящими факелами, у штабной избы стояли капитан Дробовой и физрук.
Поварихи выглядывали из кухонной пристройки.
Распахнув окно медпункта, взволнованно смотрел на происходившее Сергей Лагутин.
— Впере-о-од! — капитан Дробовой поднял над собой факел, и вместе с физруком они побежали по Звездной просеке, ведущей в гору. — Вперед!
Мальчишки бросились за ними.
Из динамиков широко, подъемно, волнующе полилось:
Вставай, страна огромная!
Вставай на смертный бой.
Не вытерпел — вылез на подоконник Сергей Лагутин, опустился вниз на руках, прыгнул и упал, ступив на больную ногу. Кто-то подбежал к нему, подставил руку.
— Держись!
Сергей ухватился за руку, встал и, увидев в туманной полутьме серого раннего утра лицо Богдана, отпихнул его.
— Убирайся!.. Я сам!
Он сделал шаг, другой и присел от боли. Богдан снова протянул руку.
— Держись!.. Не начинать же нам по второму кругу!
И Сергей принял руку Богдана.
Миновав Звездную просеку, капитан Дробовой устремился к поросшему лесом холму, на котором была братская могила.
Плотной массой бежал за Дробовым весь лагерь, а динамики подбадривали, окрыляли отстающих жгучим, призывным, как набат:
Последними к пригорку добрались Богдан и Сергей Лагутин.
— Р-равняйсь! — подождав их, скомандовал Дробовой. — Смирно!
Он дошагал до стоявших поблизости подполковника Клекотова и комиссара Клима и отрапортовал:
— Товарищ подполковник! Лагерь поднят по боевой тревоге!
Динамики умолкли. По горизонту на востоке будто мазнули огненно-красной расплавленной краской. Солнце собиралось взглянуть на мальчишек, а они не спускали глаз с подполковника, подходившего к строю. Он остановился и, приподняв руку, посмотрел на часы. Заговорил не сразу, а когда заговорил, была в его голосе боль и еще что-то пронизывающее, берущее за душу.
— Тридцать восемь лет назад в этот самый день и в этот час фашисты напали на нашу Родину!
Точно порыв обжигающего ветра налетел и шевельнул взводные колонны.
И опять замерли мальчишки, вспомнив, что сегодня — 22 июня.
— В эту минуту уже лилась кровь тех, кто первым встретил врага, — продолжал Клекотов, медленно снимая фуражку. — Почтим же память воинов, похороненных на этом холме, и всех советских людей, погибших в Великую Отечественную войну. Постоим молча и подумаем о матерях, которые больше никогда не увидели своих сыновей, о ваших дедах, отнятых у вас войной. Подумаем и о себе — такие ли мы, какими хотели видеть нас люди, шедшие на смерть ради нашей жизни.
Как вкопанные стояли мальчишки. Славка Мощагин чувствовал, как колотится у него сердце. Он знал, что его дед погиб на Курской дуге, но никогда раньше не, испытывал к нему такой теплоты и жалости.
Сергей Лагутин стоял впереди своего отделения, и ему было стыдно за перевязанную ногу. Люди гибли, раненые оставались в строю, а он видите ли, растянул ножку и завалился на койку в санчасти. А еще командир!
Сзади него высился Гришка Распутя. Он горбился, как в первые дни, и, нахмурясь, глядел в землю. Длинное лицо выражало недовольство собой. Казалось, он вспомнил что-то важное и теперь ругал себя за
