— Деяния эти не имеют никакой ценности. Их совершил разбойник…
— Но это ничуть не умаляет ценности великодушных поступков! Сам черт и тот может иной раз послужить добру…
— Кто выбрал черное ремесло, того ничто не обелит, — настаивал Ринальдо.
— Будь прокляты твои слова! — вспылил Альтаверде. — Разве не лились из твоих глаз слезы радости? Разве не возносили тебя в молитвах? Разве не благословляли тебя?
— Но они не знали, что благословляют разбойника.
Тут Альтаверде еще больше рассердился:
— Так казни самого себя! Молись, постись, хлещи себе до крови спину, бормочи «memento mori!»[2] и становись картезианцем. Почему ты умаляешь то благое, что сотворил?
— О, лучше бы я остался со своими козами! Говорю тебе — не вправе я ни похваляться своими делами, ни радоваться им, ибо хоть и были кое-какие из них добрыми, но куда больше было недобрых, кои все-таки приведут меня однажды на виселицу… — со вздохом ответил Ринальдо.
— Так разве ты уже там, что так вздыхаешь?
— О Альтаверде! Кто знает час своего конца?
— Никто. И это хорошо, иначе как можно было бы спать спокойно! А сон — это лучшее, что есть в жизни человека…
— Нам ли спать спокойно?
— Я лично так и поступлю. Спокойной ночи! Следи, чтоб огонь не потух. А захочешь спать, так разбуди меня.
Раздосадованный Альтаверде завернулся в плащ и улегся спиной к Ринальдо.
Он и в самом деле тотчас заснул. А Ринальдо взял свою гитару, тронул струны и запел:
Тут вдруг залаял один из чутких догов, лежавших у костра. Альтаверде вскочил, схватился за карабин. Ринальдо не успел еще крикнуть: «Кто идет?», как получил знак, что это один из их товарищей. Собаки замолчали, и к костру подошел Николо.
— В чем дело? — спросил Альтаверде.
— Мне поручено вам передать, что вдали были слышны колокольчики мулов, — ответил Николо.
— В такую-то ночь?
— Кто-то, верно, заблудился.
— А вы все еще у горного прохода?
— Пьетро и Джамбатиста ушли на разведку. Остальные тридцать там же, все в сборе.
— Джироламо тоже с вами? — спросил Альтаверде.
— Да… Он уже заранее радуется, что заполучит мулов. — Николо рассмеялся.
— Это уж как водится!
— Альтаверде! — вступил в разговор Ринальдо. — Не пойти ли тебе к нему? Ты же знаешь Джироламо, он ведь всегда забывает об осторожности.
— Как скажешь, так и сделаю.
— И пришли ко мне Чинтио. Я буду ждать его здесь.
— Хорошо, — сказал Альтаверде.
— И… постарайтесь не проливать кровь!
— Постараемся… — согласился Альтаверде.
— Атаман! Ты хочешь остаться один? — испуганно спросил Николо.
— Да, пока не придет Чинтио.
— Тогда поспи немного, — посоветовал Альтаверде.
— Если смогу! Оставьте мне псов.
— Спокойной ночи! — пожелал атаману Альтаверде.
— До счастливой встречи! — крикнул Николо.
Они ушли. Ринальдо подбросил хвороста в костер, лег под дерево и натянул на голову плащ. Над ним неистовствовала буря, сухие ветки в костре громко трещали.
— Ах! — вздохнул Ринальдо. — Храните меня все святые и добрые ангелы!.. Так с искренней верой молился я некогда, засыпая. А теперь не в состоянии больше молиться и сон не идет. О, если бы я мог хоть плакать!
Тут залились лаем собаки. Ринальдо откинул плащ, вскочил на ноги и схватился за пистолеты. Собаки яростно бросались на какого-то человека. Ринальдо усмирил догов и шагнул навстречу подходившему, тот оказался старцем с седыми волосами и бородой, в коричневых одеждах. В правой руке старик держал посох, в левой — потушенный фонарь. Маленькая собачонка испуганно жалась к нему.
— Кто ты? — обратился к нему Ринальдо.
Старец ответил:
— Меня знают под именем Брат с горы Ориоло. Иду из ближайшего городка. Я там, как обычно, заказал немного провианта. Теперь возвращаюсь в скит. Буря погасила свет моего фонаря, и я, как ни хорошо знаю эту местность, все же сбился с пути. Позволь мне зажечь фонарь. Тогда я снова найду дорогу… Спи спокойно!
— Как ты думаешь, кто я? — спросил Ринальдо.
— Я рад, что нашел тебя у этого костра, ведь я опять буду с огнем.
— А за кого принимаешь ты меня?
— Не все ли мне равно, кто ты.
