Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

унижения, когда на прощание муж целует, обнимает и заботливо напутствует жену?! И их жизнь в Сикионе ничем не напоминала домашний арест!

Так думал Юл еще в юности, сопоставляя свои детские воспоминания с клеветническими утверждениями историков, с рассказами Агриппы и с объяснениями Мецената. Теперь же, когда Юлу удалось побывать в Афинах и в Сикионе, разыскать там нужных людей, он полностью восстановил картину и уже не сомневается в том, что:

В Афинах его мать, женщина умная, терпеливая, любящая и красноречивая, легко доказала мужу, что она оклеветана, что истинными зачинщиками Перузийской войны были Луций Антоний и его прихлебатели. Отец перестал на нее гневаться и ее обвинять и под надежной охраной с Клодией и с Юлом отправил в Сикион, дабы там, в тишине и покое, в просторной вилле на берегу Коринфского залива, они могли восстановить силы после тяжких испытаний, выпавших на их долю.

Жили они в Сикионе радостно и безмятежно. Фульвия, бледная, исхудалая, нервная от пережитых волнений, на глазах поправлялась, успокаивалась, расцветала и обретала свое прежнее «величественное обаяние, перед которым не мог устоять ни один мужчина» (Юлово выражение). И вот, посреди этого благоденствия Фульвия вдруг… умерла!

Как Юлу теперь удалось узнать, поздно вечером Фульвии принесли корзину смокв, присланных якобы с Керкиры, якобы от мужа Марка Антония, который тогда находился на этом греческом острове. Фульвия этих плодов благодарно отведала, легла спать и уже никогда не проснулась, потому что на следующее утро ее нашли мертвой у себя на постели. Причем оставшиеся смоквы — их было много в плетеной корзине, — сама корзина и нежная записка от Марка Антония, которая к ним прилагалась, бесследно исчезли, несмотря на то, что Фульвия оставила их у своего изголовья.

«Ясное дело — ее отравили, — утверждал Юл. — И отравил ее Меценат. В этом у меня теперь нет ни малейших сомнений. Во-первых, он ненавидел мою мать, ибо она, женщина чуткая и прозорливая, видела этого интригана насквозь, до самой глубины его лживой и подлой душонки, и открыто изобличала его перед мужем и перед другими триумвирами, Октавием и Лепидом, когда ей представлялась такая возможность. А во-вторых, Меценат уже тогда задумал женить Марка Антония на Октавии, сестре Октавия, и тем самым связать моего отца по рукам и ногам. Но как он мог это сделать, если Фульвия была жива?! Отец бы с ней ни за что не развелся, потому что любил ее как женщину и ценил как мудрого и преданного друга… По планам Мецената несчастная моя мать должна была умереть. И она умерла, обманутая запиской от мужа и отравленная керкирскими смоквами».

(10) Марка Антония женили на Октавии. Октавия взяла на воспитание семилетнего Юла Антония. И вот что из этого вышло: раньше у Марка Антония в Риме не было заложников: о матери своей он не беспокоился, зная, что эту достойную женщину никто не посмеет обидеть; брата Луция он сам недолюбливал; к падчерице Клодии был безразличен; Юла воспитывала Фульвия, которая всегда умела постоять и за себя, и за своего сына. Теперь же, когда Фульвии не стало и когда Октавия одну за другой нарожала ему двух дочерей, двух Антоний, теперь у Марка Антония в Риме оставалось трое родных детей, и все они находились в руках у сестры Октавия и, стало быть, в руках «обабившегося Улисса или мужеподобной Клитемнестры», то есть Мецената, который мог спекулировать ими, как ему заблагорассудится.

«А как он тобой спекулировал?» — спросил Феникс.

«Очень умело, — объяснял Юл. — Чем сильнее благодаря его, Мецената, усердиям обострялись отношения между Антонием и Октавием, тем чаще этот мерзавец указывал на меня римлянам и говорил: милостивая, добродетельная Октавия воспитывает этого мальчугана, сына Марка Антония, а он, зазнавшийся триумвир, возомнивший себя правителем мира и чуть ли не богом, путается с египетской царицей, рожает от нее новых детей, раздает им земли, принадлежащие Римской державе; плевать ему на своего сына, на свою законную жену Октавию, которую он так чудовищно унижает, и вместе с ней оскорбляет ее брата, нашего истинного властителя, унижает и оскорбляет каждого честного римлянина!».

(11) Феникс не удержался и спросил: «А разве твой отец с Клеопатрой… прости, ты сам произнес это слово — не «путался»?

«Что значит, путался, — презрительно ухмыльнувшись, ответил Юл Антоний. — Когда матери не стало, он влюбился в эту умнейшую, тончайшую, невероятную женщину, которая образованием своим превосходила трех Меценатов, которая управляла старейшим и богатейшим на земле царством!.. Мне Деллий о ней много рассказывал. Сама по себе ее красота не могла, говорил он, назваться ослепительной и вовсе не была в состоянии поразить тех, кто смотрел на нее. Но в ее голосе было нечто чарующее. Ее язык походил на музыкальный инструмент в несколько струн, из которого она легко извлекала по ее желанию струны любого наречия. То есть, она свободно разговаривала на греческом, на латыни, на эфиопском, еврейском, арабском, сирийском, мидянском, парфянском и других языках, в том числе, конечно же, на египетском. Как можно было в нее не влюбиться моему отцу, который в женщинах ценил прежде всего ум и ту лишь исключительным женщинам присущую ласковую властность, которая подчиняет себе мужчину, не унижая его, а возвышая, превращая во властителя мира?! Как мог он, вследствие своего беспрерывного военного поприща не слишком образованный человек, но тянущийся к философии, чуткий к поэзии, музыкальный по природе своей страстной и ранимой души, как мог он не восхититься этой музыкой во плоти, поэзией в каждом движении, самой по себе философии, чуткой и нежной, радостной и исцеляющей, почти божественной?! Среди римлянок такой женщиной была моя мать, Фульвия! Когда же ее отняли у моего отца, то во всем свете осталась лишь она — чужеземка, Клеопатра, царица египетская!»

Юл не напрасно изучал «азиатское красноречие» — Феникс восхищенно его слушал.

(12) Но в следующий раз, когда Юл к нему заявился с рассказами, испуганно признался:

«Никогда не понимал и сейчас тем более не понимаю, как мог такой великий человек, как твой отец, собрать огромное войско, двинуть его на Рим, на свою родину и отчизну? И как он, непобедимый полководец, мог так… прости меня за то, что я сейчас скажу!., так глупо проиграть битву при Акциуме, в разгар сражения бежать за Клеопатрой, бросив флот, бросив армию на произвол судьбы?.. Не понимаю и понять не могу!»

Феникс в страхе смотрел на Юла Антония, опасаясь, что тот разгневается.

Но Юл, что называется, и бровью не повел. Вернее, удивленно повел бровью и терпеливо и назидательно стал объяснять Фениксу, как учитель ученику. Он долго объяснял, приводя множество аргументов. А если говорить коротко, вот какая вырисовывается картина:

Октавий, подстрекаемый Меценатом, Агриппой, а также двумя «подлыми предателями», Луцием Мунацием Планком и его племянником Марком Титием, служившими Антонию, но в консульство Гнея Домиция Агенобарба перебежавшими к Октавию, выкравшими у весталок завещание Антония, исказившими его до неузнаваемости и зачитавшими его на народной сходке, — короче, эти лжецы и подлецы всё сделали для того, чтобы обманутый и запутанный ими Октавий объявил войну Клеопатре и, стало быть, Антонию.

Дабы образумить юношу (Октавиану тогда шел тридцать первый год, но Юл по-прежнему именовал его «юношей»), Антоний, как он это уже не раз делал, собрал армию и двинул ее в сторону Рима. Причем в этот раз армия была настолько велика, что противостоять ей мог лишь безумный человек. Тем более что армию возглавлял Марк Антоний, «великий полководец».

Армия специально двигалась очень медленно. Антоний рассчитывал, что Октавий вот-вот опомнится и, отдалив от себя подстрекателей, пришлет парламентеров с предложением мира и возобновления прерванного сотрудничества. Но послы не явились ни в Антиохии, ни в Тарсе, ни в Эфесе, ни даже в Ахайе, в которой Антоний со своим великим войском расположился на зимовку. Октавий так одурманен был своими советчиками, так опьянен обидой и гневом, которые они разожгли в нем своими беспрестанными нашептываниями и грязной клеветой на Антония, на Клеопатру, вместо Октавии ставшей законной женой Марка Антония, — «юноша», словно безумный, рвался в бой и собирался помериться силами с потомком непобедимого Геркулеса!

Силы были слишком неравные. У Октавия было 250 кораблей, у Антония — 500 военных судов. Октавиева сухопутная армия насчитывала 80 тысяч солдат, Антоний привел за собой в Грецию 100 тысяч пехотинцев и 12 тысяч отборных всадников. Начнись между ними сражение…