шортах. Все с полупустыми рюкзачками на прямых спинах. Сашке захотелось уехать с ними. Нацепить рюкзачок, зашнуровать кроссовки и рвануть по пыльным дорогам Крыма — где автостопом, где пешком…
Они с мамой прошли мимо. Купили пирожков. Установили шезлонг, уселись на него боком с двух сторон. Море чуть-чуть волновалось, красный буек подпрыгивал, в отдалении трещали моторами водные скутеры. Сашка жевала пирожок, не чувствуя вкуса. Может быть, все обойдется, темный человек больше не придет никогда, а завтра наступит, наконец, двадцать пятое?
После обеда мама прилегла вздремнуть. В комнате было душно, солнце, склоняясь на запад, пробивало навылет закрытые шторы, когда-то зеленые, а теперь выгоревшие до грязно-салатного оттенка. Явились соседи, весело переговаривались на кухне, лили воду из бака и звенели посудой. Сашка сидела с книгой на коленях, смотрела на серые строчки и ничего не понимала.
Оглушительно тикал железный будильник на тумбочке. Отсчитывал секунды.
— Так все-таки поговорим, Саша?
Был вечер. Мама стояла, опершись о балюстраду, и живо беседовала с мужчиной лет сорока, светловолосым и белокожим, видно, только что прибывшим на курорт. Мама улыбалась, и на щеках у нее появлялись ямочки. Особенная улыбка. Сашке мама улыбалась по-другому…
Сашка ждала на скамейке под сенью акации. Между ней и художником, пристроившимся на другом конце скамейки, секунду назад уселся темный человек. Даже южные сумерки не заставили его расстаться с непроницаемыми очками. Сашка чувствовала взгляд из-за черных стекол. Из полной темноты.
Можно было, наверное, позвать маму. Или просто закричать: «Помогите!» Или сказать себе — «это сон». И это будет сон. Бесконечный.
— Чего вы… чего вам от меня надо?!
— Я хочу дать вам поручение. Не сложное. Я никогда не требую невозможного.
— Какое вы… при чем тут…
— А поручение такое: каждый день, в четыре утра, вы должны быть на пляже. Голышом войти в воду, проплыть сто метров и коснуться буйка. В четыре утра на пляже никого нет, темно и некого стесняться.
Сашка сидела, будто прибитая мешком. Он сумасшедший? Или сумасшедшие они оба?
— А если я не буду? С какой это стати…
Черные очки висели перед ее лицом, как две дыры, ведущие в никуда.
— Вы будете, Саша. Вы будете. Потому что мир вокруг вас очень хрупкий. Каждый день люди падают, ломают кости, гибнут под колесами машин, тонут… Заболевают гепатитом и туберкулезом. Мне очень не хочется вам об этом говорить. Но в ваших интересах — просто сделать все, о чем я вас прошу. Это несложно.
Мама у балюстрады смеялась. Обернулась, помахала рукой, что-то сказала собеседнику — видно, разговор у них зашел о ней, о Сашке.
— Вы маньяк? — спросила Сашка с надеждой.
Черные очки качнулись.
— Нет. Давайте сразу отбросим костыли: вы здоровы, я не маньяк. У вас есть выбор: до конца дней болтаться между страшным сном и кошмаром наяву. Или взять себя в руки, спокойно сделать то, о чем вас просят, и жить дальше. Вы можете сказать — «Это сон», и снова проснуться. И наша встреча повторится опять — с вариациями… Только зачем?
По набережной прогуливались люди. Мама вдруг воскликнула: «Смотрите! Дельфины!» и махнула рукой по направлению к морю, ее собеседник разразился серией удивленных междометий, прохожие остановились, высматривая что-то на синей простыне, и Сашка тоже разглядела далекие черные фигуры, похожие на опрокинутые скобки, которые то взлетали над морем, то снова исчезали.
— Так мы договорились, Саша?
Мама болтала, глядя на дельфинов, и собеседник внимал ей, кивая. Блестели зубы, горели мамины глаза, Сашка вдруг увидела, какая она молодая. И какая — в этот самый момент — счастливая…
— Завтра утром ваш первый рабочий вылет, — темный человек усмехнулся. — Только запомните: каждый день, в четыре утра. Поставьте будильник. Это очень важно для вас — не проспать и не опоздать. Постарайтесь. Хорошо?
Сашка лежала без сна. Ворочалась на раскладушке. Шторы были раздвинуты, окно открыто настежь, там, во дворе, пели соловьи и гремела в отдалении дискотека. Замолчала в половине второго.
Прошла по улице шумная компания. Стихли голоса.
Проревели один за другим три мотоцикла. Сработала сигнализация у машины во дворе. Проснулась мама, поворочалась на диване, заснула опять.
В три часа Сашка начала задремывать. В полчетвертого подпрыгнула, будто ее толкнули. Вытащила из-под подушки будильник. Короткая черная стрелка — часовая — минут через десять должна была слиться с желтой стрелкой звонка.
Сашка придавила кнопку. Провернула желтую стрелку назад. Будильник тренькнул пружиной и обмяк.
Сашка встала. Надела купальник, натянула сарафан. Взяла ключи и тихонько, чтобы не разбудить маму, вышла из комнаты. Завернула на пустую кухню, прокралась на балкон, сняла с веревки пляжное, пахнущее морем, еще не просохшее полотенце. И так, с полотенцем в одной руке и ключами в другой, выбралась на лестницу.
Горела лампочка. Снизу поднимались, шикая друг на друга, соседи-влюбленные. Увидев Сашку, уставились на нее в четыре удивленных глаза:
— Что случилось-то?
— Ничего, — Сашку трясло, зуб на зуб не попадал. — Искупаться хочу. На рассвете.
— Во, молодец! — восхищенно признал парень.
Сашка дала им пройти. Быстрым шагом вышла из дома. Наверное, сейчас уже без пятнадцати четыре. Она опаздывала.
На пустой улице еще горели фонари. Сашка побежала — бежать вниз оказалось неожиданно легко, она согрелась и больше не тряслась. Темное небо светлело. Рысью проскочив мимо решетки платного пляжа, Сашка выбежала на свой, привычный, совершенно безлюдный. Белели пластиковые стаканчики в куче мусора. Светились окна в ближайшем пансионате — пять или шесть окон на весь фасад. У входа в главный корпус висели часы. Показывали без трех минут четыре.
Сашка сбросила сарафан. Оступаясь на гальке, вошла в прибой. Стоя в воде по шею, расстегнула лифчик, свернула комком. Избавилась от плавок. И, держа купальник в правой руке, поплыла к буйку.
В мутном свете он казался не красным, а серым. Сашка хлопнула ладонью по железному боку. Буек ответил гулким эхом. Сашка оглянулась на берег — там не было никого. Ни одной души.
Она поплыла обратно. От холодной воды вернулся озноб. Едва нащупав ногами камни, встала, балансируя в волне, и поняла, что распутать мокрые тряпочки и веревочки, в которые превратился скомканный купальник, не может.
Тогда, всхлипнув, Сашка швырнула комок выгоревшей ткани на берег, на гальку. Встала на четвереньки и так, то на двух, то на четырех, рванула к полотенцу.
Завернулась в него и огляделась снова.
Никого. Ни души. Море играет брошенным купальником, и с каждой минутой становится все светлее. В парке поют соловьи.
Подобрав купальник, сарафан и босоножки, Сашка проковыляла к синей кабинке для переодевания. Растерлась полотенцем — и неожиданно обрадовалась. Расправила плечи. Кожа горела, наливаясь изнутри, как шкурка спелого яблока. Уже без спешки Сашка оделась, обулась, нащупала ключи в кармане сарафана. Выкрутила купальник, вышла из кабинки и почти сразу согнулась пополам от рвотного спазма.
Упала на четвереньки, и ее вытошнило на гальку. Выплеснулась вода, и вместе с ней — желтоватые кругляшки. Звякнули о камень. Сашка откашлялась, продышалась. Рвота ушла так же неожиданно, как началась. На гальке лежали три тусклые золотые денежки.
