деньги, как добраться до «сладкой жизни», он знал. Лучшее доказательство тому «зелененькие» и золотые, лежавшие на столе.
Ружинский признался, что давно спекулирует валютой, и в числе своих сообщников назвал Шелвадзе.
В квартире Ружинского были найдены и фотопринадлежности для работы на Кастильо: фотоаппарат «Минокс», кассеты к нему, аппаратура и химикаты для проявления фотопленок и средства тайнописи.
На письменном столе стояла фотография миловидной женщины средних лет.
— Кто это? — спросил Сухин.
— Моя жена, вернее, бывшая жена.
— Где она сейчас?
— Не знаю. Ушла несколько лет назад. Я пил, гулял. Опять же дела... Долго терпела, умоляла вернуться к нормальной жизни. Я обещал, какое-то время держался, снова срывался. И так без конца. И вот один-одинешенек. Ни жены, не детей. А впереди — тюрьма.
И Ружинский расплакался.
...Обыск окончен, составлен протокол, вещественные доказательства упакованы, Ружинский отправлен в Москву. Теперь слово за следователем.
На первом этапе следствия все стало на свои места, если не считать упорного запирательства Кастильо. Слишком уже очевидной шпионской связи с Ружинским отрицать не стал, но на вопросы обо всем, что касается «Сократа», нагло отвечал:
— Не знаю такого... Это разыгравшаяся фантазия чекистов... Тайник? Понятия не имею...
Ему предъявили фотографию — он и «Сократ» в Третьяковке.
По уголовному делу вместе с Хеллером-Ружинским и Кастильо привлекли и Шелвадзе.
Все они признали себя виновными в предъявленных обвинениях. Кастильо долгое время запирался, но не смог опровергнуть неопровержимые доказательства. Его уличили Ружинский, Шелвадзе и вещественные доказательства.
Доказательства вины Кастильо дополнила рация и другие шпионские атрибуты, врученные Рубину сотрудниками западных спецслужб.
Виновные были преданы суду. Здесь полностью подтвердились предъявленные обвинения.
Правосудие свершилось, каждый из подсудимых получил по заслугам.
Не забыли и о Лоро, сотруднике посольства одного из западных государств. Не станем описывать, как с его участием прошла последняя операция «Тайник». Все произошло точно по плану, разработанному контрразведчиками. Через десять минут после того, как Бутову поступило сообщение об отъезде Кастильо во Владимир, Рубин на своих «Жигулях» отправился по знакомой дороге к тайнику. А через три часа господин Лоро услышал телефонный звонок, и кто-то два раза подул в трубку. Господина Лоро задержали, когда он извлекал из тайника донесение «Сократа».
Дипломат-шпион уже давно был на заметке у сотрудников КГБ. Через МИД ему предложили незамедлительно покинуть СССР.
ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ «СОКРАТА»
В день, когда в Москву привезли Кастильо, Клементьев озабоченно спросил Бутова:
— Как здоровье Рубина?
— Не жалуется. Держится молодцом... Даже хорохорится: «Никакая ишемия не помешает мне разделаться с этой мразью, я ваш помощник до последнего часа»... Только боюсь, что последний час недалек... По-человечески жаль старика...
— И ничем не помочь?
— Консультировался я с медиками. Дали кое-какие советы и лекарства... Рубин поблагодарил, но принимать отказался. Сам, говорит, врач, знаю, что не помогут... Да и принимал уже эти таблетки.
Резкое обострение наступило внезапно.
Он уходил из жизни вместе с коротким осенним днем, и остатки сил таяли, как солнечный отсвет в небе. Свершался извечный круговорот жизни. Рубин уходил из нее тяжело. После двух уколов физические страдания стали утихать, но нравственные не исчезли. Попросил Ирину достать ему с книжной полки том Толстого с рассказом «Смерть Ивана Ильича». Профессор медленно перебирал страницы, отыскивая врезавшиеся в память строки. Когда нашел, обрадовался и несколько раз перечитал. Перед смертью Ивану Ильичу «вдруг пришло в голову: а что как и в самом деле вся моя жизнь, сознательная жизнь, была «не то». Видно, и Рубина точила сейчас эта мысль. Тускнеющий взор словно застилал туман. На короткое время он рассеивался, и тогда Рубин видел молодое женское лицо, то залитое кровью и до неузнаваемости обезображенное, то светлое, красивое, каким он увидел его несколько десятилетий назад, при первой встрече. В полубреду Рубин бормотал что-то несвязное, и дежурившая у его постели Ирина с трудом улавливала женское имя. Увы, не имя ее матери. Он звал какую-то Елену. Тускнеющие глаза искали что-то на потолке. И снова бессвязный шепот:
— Я виноват, Ирина... Елена... Ты негодяй, «Сократ»... Я виноват... Прости, Елена...
Елена... «Сократ»... Приемной дочери Рубина эти имена были незнакомы. Она могла только догадываться, что вырастивший ее человек уносит в могилу какую-то тайну и покидает этот мир с ощущением большой вины.
Примечания
1
Гехаймфельдполицай.
