собачку. Дымчатая шерстка летних шкурок как нельзя лучше скрывала их в сумерках ночи. Осмотревшись хорошенько, они припали к воде и начали жадно лакать горячими узенькими язычками. Это были песцы, или полярные лисицы. Они водились тогда там, где теперь расстилаются черноземные степи. А северные олени попадались у склонов Крымских и Кавказских гор.
Лисички напились, подняли мордочки, навострили ушки и потянули ноздрями воздух.
Ветер качнул тонкие лозинки и донес им отдаленный, но терпкий запах человеческих нор. Пахло дымом костров, жженой костью. Песцы жадно проглотили набежавшую слюну и, осмотревшись еще раз, помчались туда, куда призывал их заманчивый запах. Они неслись по берегу плавными скачками, словно пара серых ночных птиц, скользящих бесшумно над самой землей. Возле устья Каменного оврага песцы остановились и прислушались к журчанию холодного ручейка под сводами еще не растаявших в овраге снежных сугробов.
Наконец они очутились у пологого спуска и стали взбираться на высокий берег, прямо к землянкам Черно-бурых.
Песцы осторожно подкрадывались к поселку. Люди еще спали. Но тем сильнее манили к себе песцов вкусные запахи.
На ровной площадке перед входом в землянки было разбросано немало отличной еды. Везде валялись кости. Мясо на них было обглодано, но на многих можно еще было найти присохшие сухожилия и свежие хрящи. Губчатые части костей, пропитанные костным жиром, были вполне съедобны. Попадались и куски мяса, брошенные в дни изобилия. Возле одной из землянок валялись рыбьи внутренности, головы щук и налимов.
Зверьки с удовольствием доедали отбросы человеческой кухни. В предутренней тишине отчетливо слышались чавканье и хруст костей. Заря разгоралась.
В кустах уже заливались птицы. Над болотом потянулись туманные полосы. Близилось утро, и прохладный воздух становился почти морозным. Вдруг затрещала и отодвинулась заслонка у входа одной из землянок. Из темного отверстия душного жилья высунулась кудрявая голова. За ней показалась тонкая фигура полуголого юноши, почти мальчика, с широким меховым поясом.
Это был Уа, старший сын рыжей Уаммы и самый бойкий из ее детей. Уа выполз на четвереньках из черной дыры и осмотрелся.
— Фью! — свистнул он на песцов.
Они отбежали на несколько шагов и с любопытством уставились на человека. Он свистнул еще раз, но песцы остались на месте и продолжали его разглядывать. Тогда ему сделалось страшно.
«Может быть, это оборотни? Может быть, это колдуньи из враждебного племени Лесных Сов? Отчего они так пристально смотрят? Может быть, они хотят послать несчатье недобрым вражеским глазом?» Уа глядел на них со страхом. Лицо его вытянулось. Он уже начал пятиться назад к землянке, как вдруг взгляд его упал на кучку белых камней, аккуратно уложенных направо от входа. Уа вспомнил, что это наговорные камни: над ними долго шептала сама седая Каху, Мать матерей Черно-бурых. Каждый из них был помечен черным углем. Теперь Уа знал, что надо делать. Если кинуть в оборотня наговорным камнем, от оборотня пойдет дым.
Уа схватил один из волшебных камней и метко швырнул им в лисичек.
Песцы взвизгнули и опрометью бросились в кусты.
В ЗЕМЛЯНКЕ УАММЫ
Уа был высок и строен.
Если бы его спросили, сколько ему лет, он даже не понял бы вопроса. Во-первых, он почти не умел считать. Если он хотел рассказать, что видел четырех зайцев, он загибал на руке четыре пальца. Всякое число больше пяти называл просто «хао», то есть много. Да и во всем поселке Черно-бурых никому и в голову не приходило считать года. Важнее было вот что: на верхней губе у него уже показался рыжий пушок, а голос начал грубеть и ломаться. В последний год он сильно вырос.
Отрочество Уа подходило к концу. Уже давно с нетерпением дожидался он того дня, когда взрослые дадут ему в руки боевое копье, примут в число охотников. Его станут брать с собой на поиски оленей, на охоту за зубрами, носорогами, а может быть, и за дикими лошадьми. Правда, ему придется немного пострадать. Он еще должен выдержать трудное испытание. Но этого он не боялся. Он сам готовился к этому «экзамену зрелости». И не раз он, уйдя в лес, хлестал себя гибкой лозой по голой спине, чтобы уметь, не моргнув, переносить самую острую боль.
Он готов хоть сейчас на какие угодно муки, только бы получить право называться настоящим взрослым охотником.
А пока он еще мальчик. Он должен жить с сестрами и младшими братьями в материнской землянке. Там было и душно и жарко. Хижина битком набита женщинами и детьми. Здесь ютятся четыре семьи: семья его матери и трех ее сестер.
Возле матерей копошится целая куча больших и малых ребят, от длинных подростков до грудных младенцев. Только у самой молоденькой тетки один ребенок.
Под утро воздух в землянке настолько спертый, что трудно дышать. Люди начинают один за другим выползать наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха, освежиться холодной водой.
…Уа вприпрыжку сбежал в овраг и горстью стал черпать ледяную воду, которая, журча, выбегала из-под снега. Несмотря на июньские дни, было почти морозно. С севера тянуло сырым и холодным ветром. «Старики говорят, — вспомнил он, — в той стороне Великий лед. Летом из-под него течет вода. Там родится много ручьев и потоков. И Большая река вытекает из ледяных ворот. Только это далеко, очень далеко. Ноги заболят, пока дойдешь до Великого льда».
Уа остановился возле ручья и задумчиво стал глядеть в ту сторону, откуда мчался сырой и холодный ветер.
— Бррр!..
Уа озяб и, дрожа от холода, прыжками понесся в гору. Он проворно нырнул в дыру землянки. Воздух проникал в жилье не только через вход, но и через небольшое оконце над дверью. На ночь его обыкновенно затыкали заячьей шкуркой, но утром торопились открыть, чтобы избавиться от духоты. В землянке царил утренний полумрак. Даже привычный глаз с трудом различал в нем фигуры людей и звериные шкуры, развешанные по стенам. На полу лежали толстые оленьи меха, они служили постелями. Жилище внутри походило на внутренность большого шалаша или чума. Коническая крыша посередине была подперта крепким столбом. К земляным стенам жилища прислонен изнутри частокол из еловых жердей. Для прочности их связывали лыками или гибкими прутьями ив.
Все уже проснулись. Матери кормили грудью ребят. Кормили не только рожденных в этом году, но часто двух — и трехгодовалых. Кормилицам приходилось сейчас очень трудно: уже два дня все люди поселка жили впроголодь. Запасов пищи не было, дети хныкали и просили есть. Матери удивлялись, куда пропали охотники-мужчины. Вот уже несколько дней, как они отправились за добычей, и никто еще не возвращался. Верно, забыли, что их ждут, или охота была неудачной. Начало лета было тяжелым временем. Ягод, орехов и грибов еще не было.
Птичьих яиц стало гораздо меньше. Большая часть чикчоков — северных оленей — уже откочевала в тундру. Если охотникам не удавалось овладеть какой-нибудь дичью, приходилось питаться кое-как. Женщины собирали поблизости съедобные травы и корешки. Подростки и девушки в поисках пищи уходили далеко от селений. Ходили гурьбой, чтобы не было страшно. Уамма только что кончила кормить своего младшего, пятого по счету сына, Лаллу. Она завернула его в мех, сшитый из нескольких шкурок зайца- беляка, и всунула в меховой мешок. Только головка его торчала наружу. Розовый блинчик лица с пуговкой посередине и узкими щелками зажмуренных глаз казался матери краше всего на свете. Уамма подвесила мешок на ремнях к потолку, у самой стены. Нехорошо, когда ребенок на полу. На него недолго и наступить в тесном и темном жилье. Лаллу не протестовал. Он привык к своему мешку. Он был сыт и потому закрыл веки и спокойно уснул в висячей люльке. Уамма забросила руки за голову и стала закручивать пучком свои длинные золотистые волосы. На вид ей было около тридцати лет. Она была сильная, красивая и статная женщина.
Как и все матери, она в землянке ходила почти без одежды. Только длинная бахрома из лисьих, песцовых и волчьих хвостов, подвешенных к меховому поясу, составляла что-то вроде короткой юбки вокруг ее стана. Другая такая же бахрома из хвостиков полевок, водяных крыс и мышей охватывала ее шею.
