изумлённый взгляд, причиной которому, по мнению некоторых, было также чрезмерное употребление наркотиков или плохо подходящие контактные линзы. Эксцентричному имиджу соответствовала также и его манера говорить – нерешительная, как будто сонная, окончания предложений переходили у него в вопросительную интонацию или шёпот. Но внешность часто обманчива. Помимо этого изумительного детского взгляда у него был острый ум и утончённое чувство юмора, и то, и другое он унаследовал от отца, скромного здорового человека, консультанта государственных и коммерческих структур по планированию и финансам.
Как и Джон, Робби был родом из Калифорнии – он родился 8 января 1946-го года в ЛосАнджелесе одним из непохожих друг на друга близнецов и учился в средней школе при университете. Но Робби посещал также школы в Пасифик Палисад, пляжном пригороде ЛосАнджелеса, и в Менло Парк, фешенебельном пригороде Сан-Франциско. Год он провел в Калифорнийском университете в Санта - Барбаре, а потом какое-то время учился и в УКЛА, где он в третий раз сменил специализацию и стал изучать теперь физику, когда Джон предложил ему познакомиться с несколькими парнями, которые называли себя “Doors”.
– “Doors”? – сказал Робби, рассеянно усмехнувшись. – Куда подальше…
Робби и Джон играли вместе в группе под названием “Psychedelic Rangers”3. До сих пор он думал, что это было необычное название.
Робби рассказывал Джиму, что начал играть на гитаре в пятнадцать лет, а в восемнадцать восхищался Монтойей и Сеговией. Но ему не пришлось столь же часто менять музыкальные стили, как школы; он быстро переходил от фламенко к фолку, затем к блюзу, затем к року. Особенно ему нравились фолковые музыканты, рассказывая об этом Джиму, он вспоминал то время, когда отправился в Стэнфордский университет посмотреть на Джоан Бааз. Джим, конечно, начал говорить о Дилане. Тогда Робби подключал гитару и небрежно играл какоенибудь “горлышко бутылки”. Джим слышал подобное на записях, но тут он впервые увидел, как это делается. Одно время ему хотелось, чтобы Робби изображал “горлышко бутылки” в каждой песне.
Профессиональные разговоры и репетиции продолжались, так что четвёрка срасталась всё ближе, встречаясь каждый день – у Рэя, у Робби дома, где в боковой комнате у родителей было пианино, или в доме у кого-нибудь из друзей в Венеции. Пять дней в неделю с утра до вечера они репетировали. Иногда они работали и в выходные – в барах на застольях, свадьбах ивечеринках – особенно налегая на несколько легко узнаваемых песен, таких, как “Луи, Луи” и “Глория”, и время от времени играя какую-нибудь из своих собственных композиций. Джим всё ещё робел и боялся повернуться лицом к аудитории, пусть даже очень маленькой, он поворачивался спиной к танцплощадке или же, когда он стоял к ней лицом, он закрывал глаза и держался за микрофон, как если бы он был тем единственным, что удерживало его от того, чтобы не провалиться сквозь сцену. Фактически, на большинстве самых ранних выступлений “Doors” почти все песни пел Рэй, а Джим при этом подпевал, извлекая звуки из губной гармошки или мыча “Йеа!” и “Давай!”
Фил Олено работал ночным менеджером в супермаркете, и в те редкие дни, когда у Джима не было репетиций, они часто вместе убивали время, куря наркотики и болтаясь по городку УКЛА, беседуя со студентами художественного отделения. Одной из них была Кэти Миллер, которая была на год или два моложе Джима и внешне чем-то напоминала Тьюзди Вельд невинная, светлая, неземная.
Кэти была девушкой чувствительной, неуверенной в своих способностях, все свои фразы начинавшей с извинений. Но главную боль доставляло ей её великодушие. Она как будто пыталась быть матерью всех сбившихся с пути детей, которых она встречала в школе и университете. Джиму она предложила останавливаться в её доме в любое время, когда он этого хотел, и готовила ему шикарную еду, настаивала, чтобы он при необходимости пользовался её машиной. Так что иногда Джим исчезал вместе с её машиной на несколько дней, вынуждаяКэти ходить пешком. Иногда он оставался в её доме по несколько дней, устраивая там страшный беспорядок и оскорбляя её, ругая её последними словами, хвастаясь спьяну другими женщинами, бывшими в его жизни, угрожая попортить ножом развешанные по стенам картины, которые она писала в университете. В то же время он уверял её, что она была прекрасна, просто замечательна – так он говорил ей.
Тебе обязательно нужно познакомиться с Джимом, – говорила она своей подруге Розанне Вайт, тоже студентке-художнице. Розанна слышала некоторые рассказы Кэти, и Джим совсем не привлекал её, но когда они, наконец, познакомились, она была очарована. Он часто ходил без рубашки, а его длинные волосы в сочетании с манерой встряхивать головой, образуя пучок мышц на шее, заставляли Розанну думать, что внешне он похож на ожившую греческую статую. Она была также заинтригована его голосом, который за те шесть месяцев, что они регулярно общались, ни разу не звучал иначе как шёпотом. Розанна немного боялась Джима, но всё же она предложила ему чёрную кушетку в своём доме, предоставляя, таким образом, ещё одно место, куда он мог явиться без приглашения в любое время.
Квартира Розанны была столь же скромна, сколь шикарна была квартира Кэти. Она питалась натуральной пищей, и еды никогда не было в избытке, а поскольку она никогда не курила марихуану, то у неё не было и плохой пищи, привычной любителям травы. Она даже редко пила вино, поэтому Джим должен был приносить его с собой. Но зато у неё был органический шампунь, который ему нравился, и часто, вернувшись с занятий, Розанна заставала его в ванной комнате, в джинсах и ветхой пижаме, позирующего перед зеркалом, втягивающего щёки с голодным, преследующим взглядом, как манекенщица из журнала “Vogue”, прихорашивающего ещё влажные, непричёсанные волосы.
Джим, – сказала она однажды, – почему ты не расчешешь волосы?
Джим последний раз хлопнул себя по волосам и взглянул на Розанну с почти карикатурной сексуальностью.
Потому, что я хочу быть похожим на крыло птицы. – Затем он погладил себя, сложив руки на груди, чтобы ощутимо показать свои бицепсы через тонкую фланель, нетерпеливо глядя на нее.
Однажды ночью, вскоре после того, как они с Джимом познакомились, он явился к ней вместе с Джоном Денсмором и Кэти, которые оба вскоре ушли, оставив Розанну и Джима одних. Розанна, которую всё больше раздражали самодовольство и шёпот Джима, решила ему прямо об этом сказать.
Что за гадость! – сказала она, когда Джим опять начал что-то ей шептать. – Ты не можешь на самом деле так разговаривать. Немедленно прекрати.
Джим прошептал на это весьма непристойное предложение, говоря Розанне, что ведь, если честно, то она хотела бы лечь с ним в постель.
О господи, Джим! – сказала она с отвращением. – Не будь настолько фальшивым. Ты всё время обкуренный, и я не могу иметь с тобой отношений. Я не могу даже говорить с тобой сейчас, потому что мне кажется, что ты опять обкурился и что ты врёшь. Джим, ты ломаешь комедию.
Джим кинулся на кухню и через несколько секунд вернулся с кривым ножом из углеродистой стали. Стоя перед ней, он схватил её правую руку за запястье и резко заломил её за спину, крепко сжав. Её блузка в движении расстегнулась, и Джим поднёс лезвие к плоти её мягкого живота.
Ты не можешь говорить это мне, – прошептал он. – Я порежу тебя и посмотрю, как ты станешь кровоточить. – Его слова звучали серьёзно.
Кто-то вошёл в дом. Джим обернулся и увидел неожиданно вернувшегося Джона Денсмора. Джим посмотрел на Розанну, затем на нож, который держал в руке. И засмеялся.
Ого, что это? Нож? Откуда он здесь взялся?
После этого Розанна извинилась, и в ответ извинился Джим, спросив, можно ли переночевать на её кушетке. Она сказала “да”.
Как-то в ноябре Джим позвонил Рэю. Было 8 утра, и Джим был сильно под кайфом. Он хотел собрать всех на репетицию. Рэй сказал, что ещё слишком рано. Джим настаивал, говоря, что если Рэй сейчас же не согласится, то он уходит, и конец “Doors”. Рэй ответил Джиму, что они увидятся позже.
Уже через несколько часов Джим с Феликсом Винэйблом в доме Фила Олено отходили после наркотика. Они говорили о каких-то виденных ими картинках – паутинном кружеве, сплетённом под действием ЛСД и мескалина. Олено достал книгу, взятую в библиотеке УКЛА, и открыл её на фотографиях. Паутинное кружево, созданное пауками под кислотой, было геометрически правильным, апод воздействием мескалина паутинки были произвольной формы, хаотичны, нелогичны, возможно (сказал Джим), безумны. Они решили, что должны попробовать мескалин в чистом виде – кактус пейотль. Это означало – ехать в
