– Видишь? – говорит.
– Вижу.
– Пьяная она?
– Пьяная.
– А я?
– Ты, вроде, трезвый.
– Во... Милиция придет – скажешь.
И к телефону:
– Это милиция? Приезжайте, заберите мою жену. Пьет, буянит, матерится по-чёрному.
Те, из милиции:
– А свидетели есть?
– Есть, – говорит. – Соседка.
– А побои, – говорят, – в наличии?
Полуторка не понял:
– На ком, – говорит, – побои?
– На тебе, на ком еще?
– А надо?
– Не помешает.
– Тогда в наличии.
– Жди – приедем.
Пошел он на кухню, думает: где взять побои? Не самому себя бить.
А на плите кастрюля стоит. А в кастрюле – борщ. Попробовал – прокисло. А что, думает, если борщом окатиться? Это тебе почище побоев. Пьет, буянит, обливает помоями.
Взял кастрюлю, пошел в комнату да и вылил себе на голову. А остатки по полу, по столу, по стене покропил, Сидит – милицию ждет.
А милиции нет да нет, нет да нет...
Кланька на кровати дрыхнет, самому зевается, да как ему в постель ложиться, когда весь в борще? Волосы от жира слиплись, штаны промокли, капустные листья на ушах висят.
А милиции нет да нет, нет да нет...
Вот он думает: хорошо бы еще для дела черепков вокруг накидать. И огрызков всяких. И мусора. Приволок из кухни картошку в кожуре, огурцов, хлеба: сидит, ест, по сторонам кожуру кидает, корки, огрызки, горчицей брызгается. Поел – дернул клеенку за угол: весь пол в черепках.
А милиции нет да нет, нет да нет...
С еды на дрёму потянуло, веки – не разлепишь. Дай, думает, в коридоре лягу, у двери. Милиция позвонит, я и услышу. Чего на стуле зевать?
Лёг у двери на коврик, свернулся калачиком – и провалился сразу, в момент. Пушкой не пробудишь!
Просыпается – толкают.
Светло кругом, утро на дворе: Кланька рядом стоит, теща – неизвестно откуда да два милиционера.
Кланька на него:
– Бандит! Хулиган! Пьянь косоротая! Чего с домом наделал?! Забирайте его в милицию!
Полуторка с пола встает, брюки отряхивает:
– Кого это – его? Тебя надо забирать. Ты у нас пьянь да буянь. Это я милицию вызывал.
А сам в борще, в цвете свекольном.
– Кого ты вызывал?! – кричит теща. – Это мы в милицию звонили! Заберите его! Он у нас дурак! Он уже в психушке сидел!
– Минутку, – говорит Полуторка, – имею свидетелей. Они подтвердят, что жена моя Кланя напилася, буянила, материлась по-черному. Борщ на мне – ее работа.
И к соседке:
– Подтверди, – говорит, – чего знаешь.
А соседка глаза прячет:
– Ничего, – говорит, – не знаю. Ничего не видала, ничего не слыхала. Я, – говорит, – рано спать ложусь. У меня сон крепкий.
Кланька ей:
– А утром чего видала?
– Утром, – говорит, – видала, как он на коврике спал. Будто собака. А больше ничего.
– Забирайте его! – орет теща. – В суд его! В тюрьму! Он нам ущерб нанес!
Полуторка к милиции:
– Как жа так, мужики? Я к вам раньше звонил. Чего ж вы раньше не ехали?
– Понимаешь, – говорит сержант, – мы, брат, ехали, да не доехали. У нас машина сломалась.
Полуторка им:
– А теперь чаво?
– Чаво, чаво – ничаво... Тебя брать будем. Она, брат, трезвая, а ты вон какой. Весь в борще, спишь на полу. Одевайся, пошли.
И пошли... И поехали... Тунеядец – раз. Хулиган – два. Свидетели – три. Не отвертишься – пятнадцать суток. В камере. На голой наре. В духоте с вонью. Без курева. Без выпивки. Без ничего. Еда – помои.
Сутки – не годы. Сутки – не месяцы. Отсидел и домой. Идет – мысли чёрные. Идет – кулаки сжатые. Идет – зубы стиснутые... Быть беде.
Пришел – Кланька на работе. Взял пилу, дверь в ванной пропилил, сделал окно-кормушку. Как в камере. Кланька домой воротилась, он ее хоп! – и в ванную. И дверь снаружи на щеколду.
Она ему:
– Вась, ты чего?
– Чаво, чаво – ничаво... Тут жить будешь.
– Вась, опомнись!
– Я те опомнюсь. Ты меня засадила, теперь я тебя.
Видит она – дело дрянь. Спрашивает через кормушку:
– Вась, ты меня на сколько?
– На пятнадцать суток.
– Вась, без суда-то негоже.
– Счас я тебе сделаю твой суд. Не хуже того.
Сел в коридоре на стул, взял газетку в руки, спрашивает:
– Фамилия?
А она из кормушки:
– Снегирёва. Клавдия Петровна.
– Где проживаете, Снегирёва?
– С тобой с дураком, где еще?
– Нехорошо, Снегирёва. Суд обижаете.
Пошуршал газеткой и говорит:
– Есть у нас, Снегирёва, заявление на вас. Пили, буянили, обливали мужа помоями,
– Да не было этого, Вася. Вот те крест!
– Кому я должен верить, Снегирёва? Вам или свидетелям?
– Да стала бы я на тебя, дурака, борщ тратить! Пол портить. Посуду бить.
– Всё ясно, Снегирёва. Вы неисправимы. Пятнадцать суток.
И кормушку заткнул.
Вот он держит ее в ванной, хлеб через кормушку передает, соль, кипяток, через день – горячее: суп- баланда, жидкая кашка. Она – кричать: он ее горячего лишает. Она – ногами стучать: он ее без кипятка держит. Смирилась Кланька, срок отбывает. Поскребется – в туалет пустит. Еще поскребется – радио ей включит, последние известия. Стал ее на работу выводить, в комнату: пол помыть, пыль стряхнуть,
