Джон Апдайк
Снег в Гринвич-Виллидж
Маплы только накануне переехали на Тринадцатую улицу и в этот вечер принимали у себя Ребекку Кьюн, благо что жили теперь по соседству. Высокая, с неизменной легкой улыбкой, немного рассеянная, она позволила Ричарду Маплу снять с нее пальто и шарф, пока здоровалась с Джоан. Ричард двигался с удвоенной точностью и изяществом и успешно справился с раздеванием гостьи. Хотя они с Джоан были женаты почти два года, у него был такой юношеский облик, что обычно люди невольно отказывались воспринимать его как хозяина дома, а их колебания в ответ заставляли колебаться и его, поэтому напитки обычно разливала жена, он же удобно устраивался на диване с видом обласканного и всем довольного гостя. Теперь он положил одежду Ребекки на кровать в темной спальне и вернулся в гостиную. Ее пальто показалось ему невесомым.
Ребекка сидела под лампой, на полу, подогнув под себя одну ногу и закинув руку на низкую ширму, еще не увезенную прежними жильцами.
— Я была знакома с ней всего один день, — говорила она, — как раз когда она меня учила этой работе, но все равно согласилась. Я жила в ужасном месте под названием «отель для дам». Там в холле стояли пишущие машинки; пользование машинкой стоило четверть доллара.
Джоан, сидевшая с прямой спиной в хичкоковском кресле из дома ее родителей в Амхерсте и комкавшая в ладони влажный платок, объяснила, повернувшись к Роберту:
— Перед тем как поселиться в теперешней квартире, Бекки жила с одной девушкой и ее парнем.
— Да, его звали Жак, — сказала Ребекка.
— Вы жили с ними? — спросил Ричард. Вопрос был задан игривым тоном, оставшимся от настроения, которое у него появилось после того, как он успешно и как-то пикантно оставил в темной спальне пальто гостьи, словно передал с большим тактом тревожное известие.
— Да, и он настоял, чтобы на почтовом ящике значилось его имя. Ужасно боялся пропустить письмо! Когда мой брат служил на флоте, он однажды приехал меня навестить — и видит на ящике... — Тремя параллельными движениями пальцев она начертила три строчки:
Джорджина Клайд
Ребекка Кьюн
Жак Цимерман —
Брат говорил, что я всегда была очень милой девочкой. А Жак даже не убрался, чтобы моему брату было где спать. Брату пришлось спать на полу. — Она прикрыла глаза и стала искать в сумочке сигареты.
— Разве не чудесно? — сказала Джоан и беспомощно улыбнулась, поняв, что сморозила глупость. Ее холодность беспокоила Ричарда. Это продолжалось уже неделю, и улучшения не наступало. Ее лицо было бледным, с розовыми и желтыми пятнами; это подчеркивало ее сходство с портретом Модильяни: овальные голубые глаза и привычка сидеть с совершенно прямой спиной, с вопросительно наклоненной набок головой, класть руки на колени ладонями вверх.
Ребекка тоже была бледная, но, скорее, — на это намекали тяжесть век и виртуозный изгиб рта, — бледностью с картины да Винчи.
— Кто-нибудь хочет хереса? — пробасил Ричард, вставая.
— Если хочешь, у нас найдется и покрепче, — сказала Ребекке Джоан. На взгляд Ричарда, эта реплика, вроде тех объявлений, которые можно истолковать двояко, содержала очевидный намек, что на сей раз смешивать старомодные напитки придется ему.
— Херес — это то, что нужно, — молвила Ребекка. Она произносила слова отчетливо, но таким слабым голосом, что из них не проистекало никаких последствий.
— Я тоже так думаю, — поддакнула Джоан.
— Отлично. — Ричард взял с камина восьмидолларовую бутылку «Тио Пепе», украденную для него приятелем. Чтобы все могли насладиться драматическим моментом, он откупорил бутылку прямо в гостиной, картинно наполнил, вернее, налил только до половины, три бокала, подал их дамам и оперся о каминную полку (раньше у Маплов каминов не было). Он покачивал своим бокалом, как советуют сомелье, чтобы высвободить всевозможные эфиры, пока жена не произнесла стандартный в доме ее родителей тост:
— Будем здоровы, дорогие!
Ребекка продолжила рассказ о своей первой квартире. Жак бездельничал, Джорджина не задерживалась на очередной работе больше трех недель. Деньги у троицы были общие, и доступ к ним — свободным для каждого. У Ребекки была отдельная спальня. Жак и Джорджина иногда участвовали в написании телевизионных сценариев и возлагали все свои надежды на сериал под названием «ИБИ в пространстве и времени» — что-то межгалактическое или по меньшей мере межпланетное. Еще у них был друг, молодой коммунист, который никогда не мылся и всегда имел деньги, поскольку его папаша владел половиной Уэст-Сайда. Днем, пока обе девушки были на работе, Жак флиртовал с молодой шведкой, жившей этажом выше и регулярно ронявшей свою швабру на их крохотный балкончик.
— Настоящее бомбометание! — объяснила Ребекка.
Когда она перебралась в свою, отдельную квартиру, устроилась и почувствовала себя счастливой, Джорджина и Жак попросились к ней со своим матрасом, согласные спать на полу. Но Ребекка почувствовала, что пришло время топнуть ногой. Она им отказала. Позже Жак женился — не на Джорджине, на другой девушке.
— Кому кешью? — спросил Ричард. Он купил банку орехов в лавке на углу специально для этого случая, хотя если бы не визит Ребекки, он бы купил там что-нибудь еще под другим предлогом, просто ради удовольствия сделать первую покупку в магазинчике, где ему предстояло стать завсегдатаем.
— Нет, спасибо.
Ричард настолько не ожидал от Ребекки отказа, что по инерции подсунул ей орехи со словами:
— Пожалуйста, вам понравится!
Она взяла два орешка и раскусила один пополам.
Он протянул серебряную чашку — свадебный подарок Маплам — жене, та взяла целую горсть кешью. При этом она была так бледна и так шла пятнами, что он даже спросил:
— Как ты себя чувствуешь?
Он не столько забыл о присутствии гостьи, сколько демонстрировал ей свою заботливость — впрочем, вполне искреннюю.
— Нормально! — раздраженно ответила Джоан. Возможно, так оно и было.
Хотя Маплы тоже кое-что рассказали — как первые три месяца своего брака они прожили в деревянной хижине в лагере «молодых христиан»; как Битси Флейнер, общая знакомая, оказалась в Богословской школе Бентама единственной девочкой; как Ричард, работая в рекламе, видел Йогги Берру[1], который оказался очень забавным, так что газеты не врали, — друг на друга они не смотрели, рассказчиками были неважными, и доминировал в беседе голосок Ребекки. Она любила всякие странности.
Ее дядя-богач жил в доме из железа, с рядами кресел, как в зрительном зале. Он ужасно боялся пожара. Перед самой Великой депрессией он купил огромную яхту, чтобы плыть с друзьями в Полинезию. Все его друзья лишились во время биржевого краха денег, а он — нет. Он, наоборот, заработал. Он на всем зарабатывал. Но плыть один он не мог, поэтому яхта осталась ждать в Ойстер-Бэй — огромная, торчащая на тридцать футов из воды. Дядя был вегетарианцем. Ребекка до тринадцати лет не ела на День благодарения индейки, потому что в семье была традиция отмечать этот праздник у дядюшки. Традиция умерла во время войны, когда дети истоптали его асбестовые полы своими черными синтетическими подошвами. С тех пор семья Ребекки с дядей не разговаривала.
— Что меня удивляло, — закончила Ребекка, — так это его интерес к каждому новому овощу, как будто
