от барбарисов желтую стерню; стал подрезать возомнившие о себе тисы у входа в дом и так увлекся, что превратил все ветви в обрубки. Тисы принадлежали к редкой японской разновидности и имели нежную розовую мякоть, слишком похожую на человеческую плоть. Много дней после этого обрубки истекали янтарным соком.
Шок испытала вся семья, особенно оба мальчишки, придумавшие себе крепость в яме под деревьями.
— Или они, или я! — защищался Ричард. — Уже в собственный дом не войти!
— Они больше никогда не вырастут, папа, — стонал Дикки. — Ты не оставил ни одного зеленого листочка, откуда теперь взяться фотосинтезу?
У самого парня были зеленые глаза, он все время убирал с них волосы нервным женским жестом своего длинноволосого поколения.
— Так!.. — Ричард взял на изготовку секатор, оснащенный для большей мощи локтевым упором. — Может, пострижемся?
Дикки отшатнулся с круглыми от испуга глазами и наткнулся на брата, имевшего по малости лет еще более длинные волосы. Оба, переглядываясь, как близнецы, застряли во входной двери.
— Лучше ступайте в подвал и положите головы под гильотину, — посоветовал отпрыскам Ричард и несколькими могучими движениями искалечил цветущую лозу. Он был поборником прямых углов, чистой обшивки стен, незагороженных окон и сквозных пространств, на которых раз и навсегда искоренена вся органика — бесстыдная, неуместная, безостановочно ползущая вперед и вверх.
— Папу огорчают не ваши волосы. Тут другое, — объяснила Джоан за ужином Дикки и Джону. По мере укоренения их пакта семья все больше сплачивалась вокруг нее, так что даже кошки, как он замечал, теперь колебались, стоит ли им принимать от него угощение.
— Что именно? — подняла голову от омлета Джудит. Ей было шестнадцать, и она оставалась единственной союзницей Ричарда.
— Это взрослые темы, — ответила ей Джоан.
Пока старшая дочь тревожно смотрела на мать, Ричард сидел не дыша, боясь, как бы она не узрела правду. Как женщина в женщине. Зияющее пустое пространство — он видел этот стеклянный тоннель, прорубленный сквозь Джоан.
Но дочь была еще слишком молода. Чуя врага, она вспоминала про надежную старую мишень — Дикки.
— А все ты! Хотя бы раз попытался помочь папе! Только и делаешь, что заставляешь маму возить тебя на гольф и лыжню.
— А ты? — слабо огрызнулся брат, заведомо разгромленный. — Кто заставляет маму простаивать у плиты? Ты же у нас брезгуешь пачкать губки животной пищей!
— Я, по крайней мере, стараюсь помогать, когда я дома, а не просиживаю с книжками про балбеса Билли Кастера.
— Каспера[1]! — хором поправили ее Ричард-старший и Ричард- младший.
Джудит встала в полный рост — девочка неплохо сложена! Обтянувшие попу джинсы немного сползли, приоткрыв жемчужный живот и шелковые трусики.
— По-моему, отвратительно, когда у некоторых, например у нас, растет слишком много кустов, тогда как в гетто глянуть не на что, сорняков и тех нет, так что жителям приходится вылезать на крышу, чтобы подышать воздухом. Так оно и есть, Дикки, напрасно ты строишь рожи!
Дикки болезненно кривился, ему было невыносимо смотреть на тело сестры.
— Лучше убери свои прелести, юный социолог!
— Ты даже не знаешь, что такое «социолог», — сказала она, качая головой и волнуясь всем туловищем, от груди до пальцев ног. — Испорченный ограниченный эгоист!
— Тише, тетенька! — только и нашелся сказать он — бедный паренек, ослепленный этим цветением плоти.
Джудит превратилась для всех них в оптическую иллюзию: каждый воспринимал ее по-своему. Для Дикки она была угрозой, Джоан видела в дочери саму себя двадцатипятилетней давности, Бин находила в сестре еще один крупный источник тепла, способный, в отличие от лошадей, почитать ей на ночь сказку. Джон, на счастье, не видел ничего, разве что безнадежно отдаляющуюся от него подружку. А Ричарду приходилось отводить от дочери глаза. По вечерам, когда Джоан укладывала остальных детей спать, Джудит крутилась на диване, мешая отцу читать «Мои броски на миллион долларов», произведение Билли Каспера, в кресле напротив.
— Видишь, папа, как я растягиваюсь?
Каспер: «Упругость, напряжение в мышцах спины и вдоль левого бедра при махе назад...» Иллюстрации со стрелками. При этом тело на диване свивалось в узлы. Из-за гибкости Джудит и ее успехов в йоге Джоан, почувствовав себя посрамленной, прекратила заниматься сама. Поднимая глаза, Ричард наблюдал, как дочь выгибается, держа себя руками за лодыжки, как мерцает ее гладкий живот, увенчанный пупком. «При махе назад предплечье и плечо образовывают прямую линию...» Он пытался, но поза показалась ему неудобной. В гольфе он был прирожденным неудачником с хроническим вывихом кисти. Глядя, как он рассматривает свою кисть, Джудит давилась от смеха, ее хохот делался игривым, невыносимым.
— Папа у нас «нарцисс»!
Он косился на нее, и ему уже казалось, что она себя щекочет, мотая всклокоченной головой...
— Джудит! — Он не кричал на нее так с тех пор, как однажды, еще малышкой, она засыпала сахаром весь кухонный пол. Ему тут же стало стыдно. — Ты сводишь меня с ума!
На четвертой неделе он отправился по делам в Нью-Йорк. Когда он вернулся, Джоан сказала на кухне за рюмочкой:
— Сегодня все друг на друга шипели. Тебя нет, погода паршивая, я гружу в машину всех, кроме Джудит — она осталась ночевать у Маргарет Мерино...
— Ты ей разрешила?! У этой шлюшки с компанией наркоманов? Там, наверное, будут мальчики?
— Я не спросила. Надеюсь, будут.
— Живешь чужой жизнью, да?
Он соображал, получится ли отвесить ей пощечину и одновременно выхватить у нее рюмку, чтобы не разбилась. Рюмка принадлежала к подаренному им на свадьбу сервизу из бирюзового мексиканского стекла, от которого осталось всего три предмета. Уловив своим общим с ним глазом его расчеты, Джоан окаменела. О такое лицо можно было бы разбить кулак.
— Ты дашь мне закончить?
— Валяй. Ditez-moi[2], Шахерезада...
— Мы покатили на автомойку. Гекуба сходила с ума, без умолку тявкала и скакала по кустам вокруг машины, настоящая защитница! Ей понадобилось описать три круга, чтобы понять, что, убежав в одну сторону, она непременно появится с другой. Все просто стонали от смеха. С нами в машине были Дэнни Веттер и одна из подружек Бин по конюшне. Настоящая оргия веселья! — От воспоминаний она разрумянилась.
— Совершенно омерзительная история! Кстати, о мерзости: в Нью-Йорке я совершил странный поступок.
— Переспал с проституткой?
— Почти что. Сходил на порнофильм.
— Ну и жуть!
— Жуть, согласен. Просыпаюсь утром в пятницу ни свет ни заря. До одиннадцати у меня никаких встреч. Плетусь на Сорок вторую улицу. Представляешь, все еще залито невинным утренним светом, а эти заведения размером с пенал уже открыты. Ну и я... Ты сможешь это вынести?
— Вполне. Всю неделю слушала одно детское нытье.
— Плачу три бакса и захожу. Там кромешная темень, хоть глаз выколи, как в «комнате ужасов» на ярмарке. На экране хлопочет ярко-розовая парочка. Слышу людское дыхание, но не вижу ни зги. Когда хочу
