чемоданчик, и сел в трамвай, шедший к вокзалу.
Пять часов — время, когда тысячи служащих покидают прокуренные учреждения и, злые от многочасовой работы и голода, штурмуют трамваи.
На остановках происходят инсценировки осады крепостей. Десятки рук хватаются за ручки трамвайных дверей. Десятки ног карабкаются по ступенькам. Успевшие вскочить, втиснуться, вдавиться на площадку, кричат:
— Куда вы прете! Вы же видите, что мест нет! Вагон переполнен! Не лезьте, как бык!
Висящие на подножках дрыгают ногами и орут:
— Проходите вперед! Впереди пусто! Продвигайтесь вперед!!
Затем, тот, кто висел на подножке и орал, требуя продвинуться немножко вперед, вдавливается на площадку и сейчас же меняет программу выкриков. Он злобно отпихивает спиной и локтями лезущих в вагон и кричит:
— Куда вы прете! Вы же видите, что тут нет места! Безобразие!
Задерганная, озлобленная кондукторша дает звонок, и вагон отправляется дальше.
Свисток. Вагон останавливается. Человечек, вскочивший на ходу в трамвай, отчаянно работая локтями, пробирается вперед и останавливается у выходной двери с видом человека, едущего от конечной станции.
Преступление скрыто. Концы спрятаны в воду. Но контролер догоняет вагон, как тигр вскакивает на площадку и сверлящим взглядом пробуравливает пассажиров.
— Вы?! — хватает он первого попавшегося под руку. — Сходите!
Пассажир злобно выдергивает руку и краснея кричит:
— Вы сума сошли? Я еду от Страстной площади! Спросите пассажиров!
— Да! Да! — хором кричат пассажиры. — Он едет от Страстной.
Контролер разжимает цепкие пальцы и хватает другого пассажира.
— Тогда вы вскочили на ходу.
— Что? — багровеет пассажир. — Я? — Да вы очумели? Я еду от Охотного. Спросите пассажиров!
— Да! Да! — хором подтверждают пассажиры. — Он едет от Охотного!
Контролер свирепеет. Чорт возьми! Но ведь он своими глазами видел, как кто-то вскочил на ходу в трамвай.
Он тычется, как слепой щенок, хватая то одного, то другого пассажира, но в ответ несутся негодующие крики:
— Оставьте меня в покое!.
— Это не я!
— Что вы хватаетесь за руку!
— Отправляйте вагон!
— Эй, тетка, — кричит кондукторше чей-то зычный бас. — Чего рот раззявила? Отправляй вагон. Архиерея ждешь, что ли ?
Вагон кипит. Вагон клокочет. Голос контролера тонет в дружном хоре возмущений и протеста. Контролеру тычут под нос часы и кричат:
— Из-за вас я опаздываю на поезд!
— Не задерживайте вагон!
— Что за хамство!
Но вот рука контролера схватывает Аркадия Сергеевича.
— Сходите, гражданин!
От неожиданности Аркадий Сергеевич краснеет. Слова застревают в горле. В вагоне становится так тихо, как в цирке, когда акробат готовится к опасному номеру.
Человек молчит, не возражает, не возмущается, ясно, это он вскочил на ходу, ясно, из-за него вагон стоит пять минут.
В публике вспыхивает возмущение.
— Что же вы стоите? — кричит толстая дама. — Из-за вас мы не едем. Сходите!
— Сходите! Сходите! — подхватывают пассажиры.
Торжествующий контролер на буксире выводит Аркадия Сергеевича из вагона. Моментально их облепляет толпа любопытствующих.
— Вы вскочили на ходу! — сурово говорит контролер, — вытаскивая книжку.
К Аркадию Сергеевичу возвращается способность произносить слова.
— Это недоразумение, — говорит он, — я не вскакивал на ходу. Я сел у Триумфальных ворот.
— Не врите, гражданин, — обрывает контролер, — у меня глаза не на затылке. Я видел, как вы вскочили на ходу.
— Но уверяю вас, — жалобно говорит Аркадий Сергеевич, — я не мог вскочить. Я же говорю вам, что сел у Триумфальных ворот.
— Ага, — злорадно говорит контролер, — вы еще упорствуете? Тогда я вынужден отправить вас в милицию.
Толпа зевак разглядывает идущего под конвоем милиционера Аркадия Сергеевича, как редкостную обезьяну.
У Аркадия Сергеевича был растерянный, виноватый вид, но он продолжал упорствовать и отрицать свою вину.
— Стыдно, гражданин, — сказал милиционер, составлявший протокол. — Что вам, рубля жалко? А еще интеллигент!
Когда Аркадий Сергеевич вышел из милиции и глянул на часы, он ахнул. Было четверть восьмого. Его романтическое сердце заныло. Не торгуясь, вскочил он в извощичью пролетку и велел, что есть духу, гнать на вокзал.
Он обегал все помещения. Заглянул даже в багажное отделение. Около часу продежурил у дамской уборной. Снова обегал вокзал.
Ноны Михайловны не было.
Удрученный, с дрожащими от усталости ногами, Аркадий Сергеевич уселся в буфете и мрачно потребовал порцию мороженого.
Успокоившись, он пошел к телефону-автомату.
Как на зло телефонная станция медлила с ответом. Наконец телефонная барышня прогундосила номер.
Сдавливая рукой бьющееся сердце, Аркадий Сергеевич дрожащим голосом попросил позвать к телефону Нону Михайловну.
— Это я, — раздался пискливый голос. — Кто говорит?
— Ради бога… Нона… — срывающимся голосом забормотал Аркадий Сергеевич. — Говорю я… Аркадий…
— Милый мальчик! — пропищал голос Ноны Михайловны. — Ради бога, прости меня. Ко мне приехала двоюродная сестра и я не могла выехать… Ты слушаешь?..
Аркадий Сергеевич с треском повесил трубку и плюнул в аппарат.
„ПРОЛЕТАРСКАЯ“ ВЕЧЕРИНКА
— Городишка наш, сами видите, маленький, захудалый. Обывателя полнейшее перепроизводство — кишмя-кишит. Скука такая, что помереть можно. Ну, помирать не помирают, а ударяются в другие самоубийства, кто насчет выпивки, кто в картишки, кто по женской части. Словом, мелкобуржуазная стихия по самую макушку.
Прихожу я к своему приятелю Шпонову, он раньше в политпросвете служил, и говорю:
— Сеня! Так, мол, и так. Нужно бороться. Теперь такие события. Можно сказать, мы на пороге, а у нас, как на кладбище. Давай устроим вечеринку. Соберем свою компанию, побеседуем, попьем чайку,
