— Что касается трупа сосунка свиньи, то завтра я покажу тебе его кости, — возразил Маугли невозмутимым тоном. — А относительно нильгаи, если сахиб будет сидеть очень тихо, я пригоню сюда одного из них, и, если внимательно прислушаться, сахиб узнает, откуда нильгаи пригнан.
— Маугли, джунгли сделали тебя сумасшедшим, — сказал Гисборн. — Кто может загнать нильгаи?
— Тихо, сиди только тихо. Я иду…
— Этот человек — настоящий дух! — сказал Гисборн, потому что Маугли скрылся во мраке, и не слышно было даже лёгкого шума шагов. Лес раскинулся крупными складками бархата под мерцающим сиянием звёзд — было так тихо, что лёгкий шелест ветра в верхушках деревьев казался ровным дыханием спящего ребёнка. Абдул стучал посудой в кухне.
— Не шуми ты там! — крикнул Гисборн и приготовился слушать, как человек, привыкший к тишине леса. Для того чтобы не утратить уважения к самому себе в своём уединении, он приучил себя переодеваться каждый вечер перед обедом, и теперь белая накрахмаленная манишка и рубашка скрипели в такт его дыханию, пока он не переменил позы. Потом начал сипеть табак в плохо прочищенной трубке, и Гисборн отбросил её в сторону. Теперь ничто более не нарушало безмолвия спящего леса.
Но вот откуда-то из непостижимой дали, из неизмеримого мрака донёсся слабый, едва уловимый звук волчьего воя. Потом снова наступило молчание — казалось, на долгие часы. Наконец, когда ноги у него ниже колена совершенно онемели, Гисборн услышал какой-то звук, похожий на треск ломаемого кустарника. Но он не поверил себе, пока звук не повторился снова и снова.
— Звук идёт с запада, — пробормотал он, — кто-то там бежит.
Шум становился все явственнее — можно было различить не только треск сучьев, но и прыжки зверя, и даже густое хрипенье разгорячённого бегом нильгаи, охваченного паническим ужасом и не разбиравшего дороги.
Чья-то тень мелькнула между стволами деревьев, попятилась назад, с ворчанием повернулась и, стуча копытами по голой земле, пробежала мимо Гисборна так близко, что он мог бы достать рукой. Это был самец нильгаи, весь обрызганный росой; ползучие растения запутались в его гриве, в глазах его отразился свет, падавший из окон дома. Животное остановилось на месте при виде человека и побежало вдоль лесной опушки, пока не слилось с темнотой ночи. Первой мыслью в поражённом изумлением мозгу Гисборна была мысль о непристойности такой гонки напоказ огромного сизого быка нильгаи и появлении его здесь среди ночи, которая принадлежала только ему одному.
Но тут нежный голос произнёс подле него:
— Он пришёл с водопоя, куда вёл стадо. Он пришёл с запада. Верит ли мне сахиб теперь, или я должен пригнать все стадо, чтобы сахиб мог пересчитать его? Ведь сахиб — смотритель этого леса…
Маугли поднялся на террасу и снова уселся на ней, слегка запыхавшись. Гисборн смотрел на него с величайшим удивлением.
— Как ты это сделал? — спросил он.
— Сахиб видел сам. Бык был пригнан сюда, пригнан, как буйвол. Хо! Хо! Ему будет о чем порассказать, когда он вернётся к стаду.
— Это совершенно ново для меня. Значит, ты можешь бегать так же быстро, как нильгаи?
— Сахиб видел сам. Если сахиб захочет узнать ещё что-нибудь из жизни зверей, то я, Маугли, буду здесь. Это — хороший лес, и я останусь в нем.
— Оставайся, и, если тебе захочется есть, мои слуги всегда будут давать тебе пищу.
— Я, правда, очень люблю жареное мясо, — живо заметил Маугли. — Ни один человек не скажет теперь, что я не ел вареного и жареного мяса, как все другие. Я буду приходить к тебе за пищей. Со своей стороны я обещаю, что сахиб может спать спокойно ночью в этом доме, и ни один вор не заберётся к нему, чтобы унести его драгоценные сокровища.
Разговор прервался сам собою, так как Маугли вдруг исчез. Гисборн долго ещё курил на веранде, и все его мысли сходились к тому, что в лице Маугли он нашёл идеального разведчика и лесного сторожа, в котором давно уже нуждались и он сам, и лесное ведомство.
— Я должен устроить его на правительственную службу. Человек, который может загонять нильгаи, должен знать лес лучше, чем пятьдесят обыкновенных людей. Это просто какое-то чудо — lusus naturae, и, если только он захочет остаться на одном месте, он должен стать лесным разведчиком, — сказал Гисборн.
Мнение Абдул-Гафура было менее благоприятно для Маугли. Помогая Гисборну раздеться на ночь, он сообщил ему, что чужеземцы, являющиеся Бог весть откуда, чаще всего оказываются ворами, и что он лично не одобряет этих голых парий, которые не знают даже, как надо обращаться с белыми людьми. Гисборн засмеялся и отослал его к себе, и он ушёл, ворча что-то про себя. Ночью он нашёл предлог встать и поколотить свою тринадцатилетнюю дочь. Никто не знал причины их ссоры, но Гисборн слышал плач.
В следующие за этим дни Маугли приходил и уходил, как тень. Он устроил себе первобытное жилище в ветвях дерева, неподалёку от бунгало, и поселился в нем. Когда Гисборн выходил на веранду подышать свежим воздухом, он тогда видел его сидящим при лунном свете, склонив голову к коленям, или вытянувшимся вдоль толстого сука и плотно прижавшимся к нему, как это делают звери ночью. Увидев его, Маугли желал ему спокойной ночи или, спустившись вниз, рассказывал ему всевозможные чудесные истории об образе жизни зверей в лесу. Однажды его застали в конюшне, где он с глубоким интересом разглядывал лошадей.
— Это верный признак того, что он собирается украсть одну из них, — заметил Абдул-Гафур. — Ну почему, если он все равно вертится около дома, не хочет он исполнять какую-нибудь обязанность в нем? Но нет, он предпочитает шляться туда-сюда, кружить головы дуракам и заставлять неопытных людей с раскрытым ртом слушать его глупости.
Встречаясь с Маугли, Абдул-Гафур всегда старался дать ему какое-нибудь трудное поручение: например, принести воды или ощипать дичь, а Маугли, смеясь, всегда выполнял его.
— У него нет касты, — говорил Абдул-Гафур. — Он может что-нибудь натворить. Смотрите, сахиб, как бы он не набедокурил! Змея всегда останется змеёю, а цыган из джунглей будет вором до самой смерти.
— Замолчи, ты! — сказал Гисборн. — Я позволяю тебе вести хозяйство, как ты сам знаешь, только бы ты не слишком шумел, потому что я знаю твои привычки и обычаи. Но ты не знаешь моих. Человек этот, без сомнения, немножко помешан.
— Ну, конечно, немножко помешан, но только очень немножко, — возразил Абдул-Гафур, — а что из этого выйдет, мы ещё посмотрим.
Несколько дней спустя Гисборну пришлось уехать по делам службы на три дня в лес. Абдул-Гафур, будучи стар и тучен, остался дома. Он не любил ночлегов в хижинах загонщиков и проявлял излишнюю склонность принимать от имени своего господина приношения зерном, маслом и молоком от тех, которым было очень трудно доставлять ему эти дары. Гисборн уехал на рассвете, слегка рассерженный тем, что лесного человека не было на веранде и он не мог взять его с собой. Он нравился ему, нравился своей силой, ловкостью, бесшумной быстротой движений и беспечной, открытой улыбкой; нравился своим полным незнанием светских приличий и церемоний и своими детскими рассказами (Гисборн теперь верил ему) о том, что делают звери в лесу. Проехав около часу по зелёным зарослям, он услышал за собой шорох, и Маугли появился около его стремени.
— У нас есть работа на три дня, — сказал Гисборн, — надо осмотреть посаженные деревья.
— Хорошо, — сказал Маугли, — всегда хорошо выращивать молодые деревья. Они дают тень, если только звери не попортят их раньше. Но прежде всего мы должны опять прогнать кабанов.
— Опять? Почему так?.. — смеясь, сказал Гисборн.
— О, они сегодня ночью вырвали корни и точили клыки о молодые каучуковые деревья, и я их прогнал прочь. Потому-то я и не пришёл сегодня утром на веранду. Кабанам вовсе не место по эту сторону леса. Мы должны держать их около истоков Канийской реки.
— Если бы человек мог гонять звезды на небе, то он, пожалуй, сделал бы и это; но если ты это сделал, Маугли, как ты рассказываешь, то ты, значит, сделался пастухом в лесу без всякой платы и без всякой выгоды для себя…
— Но ведь это лес сахиба, — живо возразил Маугли.
Гисборн в знак благодарности кивнул ему головой и продолжал:
