куда-то во тьму.
Первый удар был нанесён.
Остаток дня они провели, чиня лебёдку, которая стояла как раз перед люком машинного отделения. Брезент с неё был, конечно, украден, а восемь месяцев жары не способствовали её улучшению. К тому же предсмертное движение «Галиотиса», а может быть, и малаец, хозяин шлюпочной мастерской, неловко приподняли машину на болтах и неаккуратно опустили её на место.
— Будь у нас хоть один кран для поднятия груза! — со вздохом проговорил мистер Уардроп. — Мы можем, если очень постараемся, снять крышку цилиндра, но вынуть поршень из цилиндра можно только с помощью пара. Ну, пар-то мы завтра добудем.
На следующее утро с берега «Галиотис» был виден сквозь облако, словно дымила палуба. Его экипаж гнал пар сквозь шаткие, дававшие течь трубы во вспомогательную паровую машину. Когда нечем было заткнуть трещину, они снимали одежду с бёдер, затыкали ею и ругались, наполовину сваренные и в чем мать родила. Машина работала — только благодаря постоянному вниманию — и работала достаточно долго для того, чтобы опустить трос в машинное отделение и закрепить его на крышке цилиндра передней машины. Трос шёл довольно легко, через отверстие в люке его просунули на палубу. Затем наступил трудный момент: необходимо было добраться до поршня и до поршневого стержня. Вынули два больших болта из поршневого кольца, привинтили два крепких болта вместо ручек, сложили трос вдвое и заставили полдюжины людей ударять импровизированным тараном по концу поршневого стержня там, где он выглядывал из поршня, а паровая машина приподымала сам поршень. После четырех часов убийственной работы стержень внезапно соскользнул, и поршень порывисто поднялся, ударив несколько людей в машинном отделении. Но когда мистер Уардроп объявил, что поршень не разбился, раздались радостные восклицания, и пострадавшие забыли о своих ранах, машину быстро остановили: с её паровым котлом нельзя было шутить.
День за днём пищу привозили на лодках. Шкипер ещё раз унизился перед губернатором и получил разрешение доставать воду для питья у малайца, живущего на берегу и строившего лодки. Вода была нехороша, но малаец готов был поставлять что угодно, только бы получать деньги.
В один из этих ужасных дней весь экипаж, голый и худой, поставил почти на место стойку штирборта, как известно треснувшую. По окончании работы мистер Уардроп нашёл всех спящими и дал им день отдыха, отечески улыбаясь. Проснулись они для новой и ещё более трудной работы: нужно было заделывать щели железными пластинками, сверля их вручную, без всяких вспомогательных инструментов. Питались люди все время плодами, преимущественно бананами, иногда саго.
То были дни, когда люди теряли сознание над свёрлами и ручными наковальнями; падая, они оставались лежать на том месте, где упали, если тела их не мешали товарищам. Мало-помалу стойка штирборта была отремонтирована, и матросы думали, что все уже кончено. Но мистер Уардроп объявил, что этого недостаточно для поддержки машин. Цилиндры должны быть поддержаны вертикальными стойками, поэтому часть людей должна отправиться на корму и нос и вынуть с помощью напильников баканцы большого носового якоря, каждый из которых имел три дюйма в диаметре. Те, которые не плакали (а плакали они по всякому поводу), бросали в Уардропа горячими углями и грозились убить его, но он ударял их железными прутами, раскалёнными на конце, и они, хромая, бросались вперёд и возвращались с баканцами. После этого они проспали шестнадцать часов. Через три дня две стойки были на месте, скреплённые болтами от подножия стойки штирборта до нижней части цилиндра. Оставался только конденсатор, хотя он пострадал не так сильно, на нем стояли заплатки, в четырех местах он нуждался в подпорках. Для этой цели сняли главные стойки мостика; обезумевшие от усталости люди только тогда, когда все было на месте, поняли, что нужно ещё сплющить полукруглые железные прутья для того, чтобы дать воздушным рычагам возможность свободно двигаться. То был недосмотр Уардропа, и он горько плакал на глазах у всех, когда отдавал приказание снять болты со стоек, положить в огонь и расплющить их молотком. Сломанная машина была надёжно укреплена, деревянные стойки сняты из-под цилиндров и возвращены ограбленному мостику, рабочие благодарили Бога за то, что хоть полдня им можно было работать над мягким, ласковым деревом вместо железа, мутившего им душу. Восемь месяцев в чёрной стране, среди пиявок, при температуре в 85 градусов и вечной сырости очень плохо действуют на нервы!
Самую трудную работу они оставили на конец — как это делают мальчики с латинской прозой, — и мистер Уардроп не мог дать им отдыха, несмотря на сильную усталость. Нужно было выпрямить поршневой стержень и шатун, а для этого нужно целое адмиралтейство со всеми приспособлениями. Утомлённые люди снова принялись за дело, ободрённые кратким отчётом об исполненной работе и затраченном времени, который мистер Уардроп написал мелом на переборке машинного отделения.
Прошло две недели — две недели убийственного труда — и перед ними забрезжила надежда.
Любопытно, что никто не знал, как выпрямили стержни. Матросы «Галиотиса» очень смутно помнили эту неделю, как больной лихорадкой вспоминает свой бред в течение долгой ночи. Повсюду были огни, рассказывали они, все судно представляло из себя один громадный пылающий горн, а молоты не умолкали ни на секунду. Но на самом деле поддерживался только один огонь, потому что мистер Уардроп отчётливо помнил, что вся работа происходила под личным его наблюдением. Они помнили также, что в продолжение многих лет какие-то голоса отдавали приказания, которым повиновались их тела, а души были далеко за морем. Им казалось, что они стояли целые дни и ночи, пропуская полосу железа взад и вперёд сквозь белый огонь, составлявший часть судна. Они помнят невыносимый шум от дверец топки в горячих головах, помнят, как их жестоко били люди с сонными глазами. Когда труд их закончился, они во сне проводили в воздухе прямые линии и кричали: «Прям ли он?»
Наконец — они не помнят, днём это было или ночью — мистер Уардроп внезапно начал неуклюжий танец, проливая в то же время горькие слезы, и они танцевали и плакали и пошли спать, судорожно подёргиваясь, а когда они проснулись, им сказали, что поршень и шатун стоят прямо, и никто не работал в течение двух дней. Все лежали на палубе и ели фрукты. Время от времени мистер Уардроп спускался вниз и поглаживал стержни, и слышно было, как он пел песни.
Потом тревога спала с его души, и в конце третьего дня праздности он начертил мелом на палубе какой-то рисунок, по углам которого стояли буквы. Он заметил ещё какую-то неисправность и решил устранить её. Горны снова были зажжены и люди обжигались, но еле чувствовали боль. Законченная спайка была некрасива, но казалась достаточно прочной, по крайней мере такой же прочной, как и весь механизм. На этом и закончился труд. Оставалось только установить связь между машинами и добыть пищи и воды. Шкипер и четверо матросов вступили в переговоры с малайцем, ведя их большей частью по ночам. Другие оставались на борту и с помощью верной вспомогательной машины ставили на места поршень, шатун, крышку от цилиндра и болты. Крышка от цилиндра была не особенно надёжна, а в шатуне, с научной точки зрения, можно было найти изъян, делавший его несколько похожим на погнувшуюся ёлочную свечку, которую выпрямили, погрев у печки; но, как говорил мистер Уардроп, это ничему не повредит.
Как только последний болт оказался на месте, люди, спотыкаясь друг о друга от нетерпения, бросились к тем колёсам и шестерёнкам, которые могут приводить машины в действие без помощи пара. Они чуть не вывернули колёса, но даже самому плохому зрению ясно было видно, что машины зашевелились. Они не двигались по своим орбитам с энтузиазмом, которым должны обладать хорошие машины; они немало ворчали, но они двигались и останавливались, доказывая, что ещё признают руку человека. Тогда мистер Уардроп послал своих рабочих в тёмные бездны машинного отделения и к топкам и последовал за ними с ручной лампой. Паровые котлы были в порядке, но их не мешало немного проверить и почистить. Мистер Уардроп был против излишнего усердия, так как боялся последствий всякого удара инструментом. «Чем меньше знаем мы о нем теперь, — говорил он, — тем, я думаю, лучше для всех нас. Вы поймёте меня, если я скажу, что это ни в каком случае не настоящая машина».
Так как единственную его одежду во время произнесения этих слов составляла седая борода и неподстриженные волосы, то ему поверили. Они не требовали слишком многого от того, что попадалось им под руку, но смазывали, чистили и скребли, пока все не заблестело.
— Кусочек краски облегчил бы мне душу, — жалобно сказал мистер Уардроп. — Я знаю, половина труб конденсатора сдвинута с места, один Бог знает, как далёк от точности двигатель и как нам нужен новый воздушный насос, а большой паровой котёл течёт, словно сито, — и куда ни погляжу, одно хуже другого, но краска все равно что одежда для человека, а у нас её почти нет.
Шкипер откопал откуда-то старую, липкую краску отвратительного зеленого цвета, которую употребляли
