Культурные задачи нашего времени

Без сомнения, Новый Университет и Новая Энциклопедия помогут развитию пролетарского искусства. Но породить его может только сама непосредственная жизнь коллектива, стихийно концентрируясь в богато одаренных артистических натурах. Его связь станет гармоничнее и тесней, его притягательная энергия возрастет: на поле искусства он также одержит прекрасные победы над старым обществом, творческая сила которого иссякает.

XXVIII

Царство норм, определяющих взаимные отношения людей, разрослось среди капиталистической культуры до колоссальных размеров: разнообразные обычаи, — различные виды права, местного, государственного, международного, — сложная мораль, мелочные формы приличий, и т. под. Причина такого богатства проста и очевидна: общественная система труда в ее целом неорганизованна, анархична, полна противоречий и столкновений, крупных и мелких; нормы восполняют, насколько необходимо, этот недостаток организованности, ставят границы антагонизмам и конфликтам, которые иначе постоянно обострялись бы, усиливаясь вплоть до полного разрушения социальной связи. Индивидуалистическое общество без норм не было бы обществом: оно развалилось бы на составные части, рассеялось бы в виде стихийного потока человеческих атомов.

Другую отличительную черту современного царства норм представляет повсюду его проникающий, своеобразный фетишизм. Источник норм — это общественная связь, интересы коллектива, группового, классового или обще-социального; их сущность лежит в их организующей функции, их основа — объективное сотрудничество людей. Но в обществе, построенном на рыночной и классовой борьбе, все эти элементы недоступны мышлению людей, неизбежно индивидуалистичному. Поэтому для них норма является внешней, самостоятельной силой, ограничивающей личность. Так, сила нравственного правила для индивидуалиста заключается не в том, что оно служит к сплочению коллектива, которого он и не знает, и не чувствует под непрозрачной оболочкой суровой «войны всех против всех». Для него сила и обязательность этого правила состоит всецело в том, что оно — нравственное, что оно предписывается моральным принципом. Моральный же принцип для индивидуалиста определяется именно его обязательностью, независимой от личной воли. «Долг есть долг, и ничего более», — такова наиболее чистая формула индивидуалистической нравственности.

Аналогичным образом обязательность права сводится к тому, что оно есть закон, т. е. право. Принудительность обычая в том, что «всегда так велось», т. е., что он есть обычай; приличие в том, что «этого требуют хорошие манеры», т. е. что оно есть приличие… Всюду перед нами один и тот же фетишизм отвлеченного: норма «отвлекается», отрывается от конкретной социальной практики людей, превращается в нечто самодовлеющее, но подчиняющее себе людей. Без этого фетишизма они были бы бессильны. Например, когда индивидуалисту доказывают условность, историчность, социальное происхождение нравственных норм, то он понимает это, как голое их отрицание, и впадает в великий гнев против «безнравственности» противников.

Как иллюстрацию, я приведу один траги-комический эпизод из моего собственного опыта. Лет 15 тому назад, в одном университетском городе, мне пришлось вступить в местную «марксистскую» организацию. Она состояла из нескольких десятков интеллигентов, и несмотря на свое страшное название, занималась невинными вещами — в сущности, просто самообразованием. Ее руководители находили обыкновенный марксизм «вульгарным», и поставили себе задачей обосновать программу и построить организацию на чисто нравственных началах[21] . В нескольких кружках, объединенных «центральным кружком», при строжайшей конспирации, велись отчаянные диспуты о «свободе воли», об абсолютном принципе нравственности, о предпосылках познания, и т. под. Познакомившись с постановкой вопросов, я заявил, что считаю себя «вульгарным» марксистом, а в нравственных принципах вижу социальный фетишизм, обусловленный отношениями производства. Мне едва не пришлось дорого поплатиться за свою смелость. Мои нравственные товарищи, собираясь без меня, стали обсуждать, не следует ли исключить меня из организации за безнравственность, и склонялись к утвердительному решению: человек считает нравственность фетишизмом, — очевидно, он человек безнравственный. Только по счастливой случайности я успел, поругавшись с руководителями, по собственной инициативе уйти из организации, не дождавшись постановления; и только впоследствии от одного из товарищей я узнал, как близок был к приятной возможности получить чин и звание «исключенного за безнравственность». Так нераздельна мораль от фетишизма в современном интеллигентском сознании.

Впоследствии, во времена «Проблем идеализма», г. г. идеалисты, переходившие тогда на службу к буржуазии, выдвигали против нас, скрывавшихся под фирмой «реализма», следующее ужасное обвинение: «вы хотите объяснить происхождение нравственности из материальных условий, — значит, вы отрицаете то, что есть для личности самого священного и абсолютного».

В докапиталистические эпохи, а также у сохраняющихся теперь остатков феодальных классов фетишизм норм бывает иной, более конкретного характера: их источником является личный авторитет, реальный или мнимый: для прав — реальная фигура властителя, для нравственности — мнимые персонажи богов. Эти образы, конечно, также воплощали в себе организационные потребности коллектива, и под своей живой, яркой оболочкой были, по существу, столь же бессодержательны: источником нормы, ее санкцией оказывался просто произвол.

Следы такого, более древнего фетишизма удерживаются обыкновенно и в новейшем, отвлеченном: первоисточником мира норм и здесь большей частью признается некоторый верховный авторитет — но он весьма непохож на старые авторитеты. Развитое индивидуалистическое мышление не может принять его в образе живой, человекоподобной индивидуальности, — личность привыкла замыкаться от всякой другой конкретной личности, привыкла отстаивать свою отдельность и автономность от других, ей подобных. Поэтому верховный авторитет, для этого типа мышления возможен лишь в совершенно обезличенном до полной бессодержательности, опустошенном виде: все его человеческие признаки исчезают, расплываясь в концепции «абсолютного».

Итак, фетишизм социальных норм неразрывно связан в индивидуалистическом, как и в авторитарном мире, с их принудительностью. Поскольку эта принудительность нужна и полезна классу или обществу, постольку фетишизм культурно-необходим.

XXIX

Если фетишизм социальных норм обусловлен дроблением коллектива, маскирующим этот последний, и скрывающим его от мышления личности, то пролетарская культура, основанная на объединении людей в новый коллектив, очевидно, не нуждается в фетишизме, и должна с ним покончить. Так это и происходит в действительности.

Пролетариат вырабатывает то, что обыкновенно называют его «нравственным» и его «правовым» сознанием; у него складываются даже особые внешние формы общения, подобные «правилам приличия». В сущности, здесь эти термины применяются весьма неточно: новые явления слишком глубоко отличаются от старых, обозначаемых теми же словами.

Так, принято говорить, что «моральный принцип» рабочего класса — товарищеская солидарность. Но трудно даже сравнивать ее со всеми когда-либо существовавшими моральными принципами. Чтобы быть ей верным, для этого пролетарию вовсе не нужна санкция верховного авторитета; и не требуется, чтобы она предписывалась «голосом долга», независимым от всяких человеческих чувств и интересов, требующим подчинения, «потому что он есть долг». Для сознательного члена коллектива ясно, что товарищеская солидарность — это основная потребность коллектива, необходимое для него условие жизни и развития, и что она возникает из его фактического сплочения в труде и социальной борьбе. Штрейкбрехер внушает презрение другим рабочим и отвращение себе самому не по той причине, что он нарушил повеление абсолютного авторитета, — совсем напротив, все абсолютные авторитеты предписывают ему покорность господствующим; и не потому, что он не послушался категорического императива долга, который требует повиновения без всяких мотивов. Причина ясна: штрейкбрехер подрывает силу коллектива, вредит ему, внося в него дезорганизацию. Жизненный смысл принципа ясен, потому что отношения между людьми в новом коллективе просты и прозрачны.

В организациях пролетариата вырабатываются и применяются определенные уставы, правила которых могут казаться подобными «правовым нормам». Если правила эти бывают демократичны, дают