Проблема интуитивного и дискурсивного в филологической герменевтике имеет очень солидную историю. Уже Платон и Аристотель разделяли истины на «непосредственные» (интуитивно принятые) и «опосредствованные» (принимаемые на основе доказательства). Термин «дискурсивное» как противоположность «непосредственно постигаемому» встречается уже у Фомы Аквинского. Впоследствии рационализм преувеличивал роль дискурсивности в понимании. На дискурсивности всякого вообще становления знания настаивал и Кант, на том же в дальнейшем настаивали все позитивисты. Лишь начиная с Гегеля (у него только применительно к текстам философии) высказывается мысль {78} о единстве непосредственного (интуитивного) и опосредованного (дискурсивного). После Гегеля реакция на универсализацию дискурсивного в понимании имеет место и в материализме, и в идеализме. Крайним выражением этой реакции в идеализме является трактовка понимания у З. Фрейда и других иррационалистов. Интуитивное в понимании текста абсолютизируется, и «понимание чужих душ» объявляется абсолютно непосредственным и основанным на «Ничто» (например, Malmgren, 1976). Иногда фрейдизм в филологической герменевтике объединяется с картезианским учением о «врожденной» языковой компетенции (Н. Хомский). В этом случае утверждают, что «глубинные структуры» соответствуют «бессознательному содержанию», а «поверхностные структуры» – «явному содержанию» и т.п. (например, Edelson, 1975). Иррационализм фрейдизма и подобных ему лжеучений об интуитивном всегда внедрялся и внедряется со столь значительным шумом, что некоторым авторам стало даже казаться, что говорить об интуиции в понимании текста вообще дозволено только идеалистам, коль скоро они уже «остолбили» понятие интуитивного. Между тем научный материализм всегда исходил из того, что «бессознательное – это такая же неотъемлемая функция мозга, как и сознание» (Бассин, 1967, 10). Классики марксизма считали, что «человек утверждается в предметном мире не только через посредство мышления, а и через посредство всех чувств» (Маркс, Энгельс. Соч., 2-е изд., т. 3, 627).
Марксизм никогда не сводил человеческую способность отражения и освоения действительности только к сознанию, или только к рациональному, или только к дискурсивному. Известно, что не только акты понимания, но и логические структуры мыслительной работы обычно не осознаются (Шалютин, 1967). Тем более не универсально осознание в рефлективных процессах, в распредмечивании, в реактивации прошлого опыта, в оценочном отношении и проч. Вообще осознание абсолютно актуально для процесса понимания лишь тогда, когда необходимо осознать непонимание. Когда же эта задача не стоит, именно участие интуитивности в процессе понимания делает акт понимания легким и естественным делом. Поэтому неосознанность процедуры приема смыслов – одно из условий, облегчающих сознательное оперирование ими. Для процесса понимания вообще, особенно понимания семантизирующего и понимания смыслового характерно «прямое усмотрение» содержательности.
Нет никаких оснований трактовать понятие «усмотрение» в духе иррационализма. Усмотреть – это понять на основе рефлексии в снятом {79} виде, т.е. так, что, хотя рефлексия и имеет место и фактически лежит в основе понимания, понимание актуально переживается как нечто, «возникающее сразу». В рефлексию при этом входит и вероятностный прогноз, основанный на опыте восприятия частот появления тех или иных компонентов текста, и оценочное отношение к ним, но эти моменты рефлексии не выступают дискурсивно. Именно интуиция способна деуниверсализировать дискретность процесса становления знания. Эта дискретность, будь она универсальной, могла бы оказаться причиной невозможности понять не только связный и цельный текст, но и любую субъективную реальность, взятую в ее целостности. Хотя содержание (идеальное) усматривается через форму, усмотрение содержания все равно переживается как «непосредственное». При этом восприятие текстовых форм, понимание содержательности текста и переживание понятого представлены субъекту в процессе понимания слитно. Поэтому, кстати, в быту часто говорят о понимании, применяя слово «восприятие» («То, что здесь написано, я воспринимаю как глупость») или даже слово «ощущение» («Читаю и ощущаю, как Сомсу трудно начать разговор с женой»). Это словоупотребление неверно, но субъективно оно оправдано: рефлексия без дискурсивности настолько отличается от дискурсивно представленной рефлексии, т.е. от интерпретации текста, что реципиент склонен относиться к ним как к совершенно различным деятельностям. Кроме того, необходимо считаться и с тем, что рефлективные процессы действительно имеют место уже в момент восприятия отрезка текста (Markiewicz, 1979). Восприятие во множестве герменевтических ситуаций действительно есть «понимание в снятом виде», хотя многочисленны и ситуации, требующие перехода от восприятия к дискурсивному рефлективному акту. Это различие есть различие «легких» и «трудных» (для понимания каждого данного индивида) текстов или отрезков текста. Дискурсивная (и при этом, как правило, осознанная) рефлексия, сочетаясь с рефлексией не дискурсивной, превращает понимание в процесс с колеблющимся темпом и колеблющейся успешностью. При этом восприятие текста как носителя содержания шире осознания этого содержания, поэтому весь процесс понимания воспринятого редко бывает полностью осознанным: ведь восприятие – первый и самый мощный толчок к пониманию, но одновременно оно есть и процесс, в течение какого-то времени совмещенный с процессом понимания.{80}
Очевидно, рефлективные процессы, процессы восприятия, процессы понимания, процессы осознания могут протекать одновременно или в разных сочетаниях. Каждое из этих сочетаний оказывается существенным и вместе с тем своеобразным. Процесс понимания – один из существенных компонентов и одна из существенных ценностей системомыследеятельности. Он имеет отношение ко всем сторонам духовной жизни человека – к познанию, чувству и воле, но не совпадает с ними, при этом существенно содействуя им. Особенно важно, что человеческая способность к пониманию так же безгранична, как безгранична та действительность, которая отражается в тексте и становится объектом освоения. Агерменевтизму противостоит герменевтический оптимизм, как агностицизму противостоит свойственный материализму оптимизм гносеологический. Понимание и познание выступают в единстве и положительно взаимодействуют. Учет этих важнейших обстоятельств необходим для укрепления в исследовательской позиции герменевтической деятельности.
