голову в плечи и пожалел, что у его ватной куртки нет воротника.
Ржавые кладбищенские ворота, по-видимому, давно уже не закрывавшиеся и еле держащиеся на верхних петлях, вделанных в стены, монотонно и жалобно поскрипывали от порывов ветра. Потоптавшись возле ворот еще несколько минут, Холмин решил, что времени прошло достаточно и пошел через кладбище к вокзалу. Было не очень темно, но, от бившего в лицо и слепящего глаза дождя, приходилось двигаться почти ощупью; то и дело репортер невольно сворачивал с дороги и натыкался на кусты, могильные холмики, поломанные ограды и покосившиеся кресты. Так, не без труда, добрался он до противоположных ворот, в полутора километрах от которых был расположен вокзал полустанка, «Что же делать дальше? Поворачивать обратно?» — подумал репортер, остановившись перед воротами.
Вокруг все было тихо спокойно и жутко. Необъяснимо жутко до такой степени, что если бы Холмин не знал, что где-то рядом, в кустах сидят Дохватов и Тюха-Митюха, он поспешил бы убраться отсюда.
«Бродячие мертвецы наверно передумали и не появятся. Таким образом, наш план, пока что, сорвался. — продолжал думать Холмин. — Что же, все-таки, делать? Вызвать из кустов моих неудачных охотников за мертвецами и отправляться по домам? Или еще подождать?»
Здесь течение мыслей репортера было прервано звуками тихих, медленных шагов, раздававшимися за его спиной. Он быстро обернулся и остолбенел. По кладбищенской дороге, сквозь пелену мелкого дождя, медленно, как бы плывя в воздухе, двигались прямо на него две беловато-серые, расплывчатые фигуры. Одна из них была среднего человеческого роста, другая повыше. В верхней части каждой фигуры светилось пятно неподвижным бледно-желтым светом.
Когда они приблизились на расстояние двух десятков шагов, Холмин разглядел эти пятна. Они представляли собою очертания мертвых человеческих черепов: четыре темных дырки посредине, вместо глаз, носа и рта, а вокруг — слабый, неподвижный свет, окруженный черной каймой.
От этого зрелища Холмин невольно задрожал, хотя и был подготовлен к чему-либо подобному. Лихорадочный озноб, — неприятный, холодный и скользкий, — пополз по всему его телу. Он сделал несколько шагов назад. Фигуры продолжали приближаться. Он отступил еще. Фигуры остановились и от одной из них, — той, что была пониже, — вытянулось вперед что-то длинное, плохо различимое за пеленою дождя, но смутно похожее на руку. По кладбищу разнесся гулкий, знакомый Холмииу голос:
— Идите!. Идите… в колхоз!
Наступила короткая пауза, а затем репортер… расхохотался. Он мог ожидать всего, но только не этого. Мертвецы, вставшие из гроба, в роли колхозных агитаторов! Это было слишком неожиданно и слишком смешно. Приступ смеха, однако, длился у него недолго: каких-нибудь две-три секунды. Смех сменила ярость. Глубоко в груди, возле самого сердца, Холмин болезненно ощутил жгучий, быстро растущий комок злобы на тех, кто так по-шарлатански, с таким бесстыдством и цинизмом используют для советской власти мертвецов и древнее староверческое предсказание, доверчивость дубовичан и их суеверность. И не помня себя от ярости, он закричал:
— Василь Петрович! Стреляй! Участковый — пли!
Инстинктивно пригнувшись, Холмин ждал выстрелов, но их не последовало. В кустах по-прежнему были тишина и безмолвие.
«Неужели Дохватов и милиционер лежат в кустах убитые? Тогда и мне конец», — мелькнула в голове репортера тоскливая мысль.
В это мгновение он с радостью увидел, что одну из фигур — более низкорослую — ему, как будто, удалось напугать своим криком. Она метнулась в сторону, но другая — высокая — испустив не человеческое, а скорее звериное рычание, ринулась на него. Холмин сжал кулаки, приготовившись защищаться, и отчаянно, не надеясь на ответ, крикнул еще раз:
— Да стреляйте же! Скорее!
И сейчас же из его груди вырвался вздох облегчения. В кустах, слева от него, один за другим мелькнули яркие и быстрые огоньки и оттуда загремели выстрелы. Стреляли метко. Фигура, метнувшаяся в сторону, споткнувшись о могильный холм, упала и осталась лежать неподвижно. Рычание другой перешло в однотонный, высокий вопль, закончившийся надрывным стоном, и она растянулась у ног Холмина. Из кустов выскочил человек, два мокрых рукава обняли репортера за шею и тревожный голос Дохватова зашептал ему в ухо:
— Ну, как, Шура? Ты целый? Невредимый?
— Целый, — ответил Холмин. — Что же вы так долго не стреляли?
— Так, Шура. Впечатление потрясающее. Я еле, ясно-понятно, опомнился.
— Засветите-ка фонарь, Василь Петрович. Посмотрим, кто это.
Луч электрического фонаря скользнул по Фигуре, лежащей у их ног, и остановился на ее лице. Оно было покрыто пластами странной массы желтовато-белого и серого цвета.
— Маска! Долой ее! — воскликнул Дохватов.
Он осторожно снял маску, передал Холмину и, всмотревшись в лицо, сказал:
— Личность знакомая. Одноглазый Кондратий.
— Да, это он, — подтвердил Холмин. — А кто другой?
— Сейчас поглядим…
Вторая фигура была тоже в маске. Под нею обнаружилось пухлое, мясистое лицо с небольшими усами и русой, кудреватой бородкой.
— Этого я не знаю, — с сожалением произнес агент. — Но ничего. Произведем опрос дубовичан и личность установим.
— Опроса не потребуется. Я его знаю, — сказал репортер.
— Кто же это?
— Здешний старец-начетчик, Федор Матвеевич Глуховских.
— Да ну? Вот так штука, — протянул агент…
Старец был убит, но Кондратий шевелился и слабо стонал. Услышав его стоны, Дохватов бросился к нему. Он стал возле него на колени и, приподняв за волосы его голову, слегка встряхнул ее.
— Ну, ты, бандит! Развязывай язык! Кто придумал эту штуку с бродячими мертвецами?
Осодмилец стонал, не отвечая ни слова.
— Говори, бандит! Или я тебе все зубы наганом выбью! — заревел агент.
Холмин тронул его за рукав.
— Нельзя же так, Василь Петрович.
Дохватов локтем оттолкнул репортера.
— Не лезь, Шура. Теперь я сам управлюсь. Тут дело политическое получается. Мы должны поскорее все выяснить, иначе нам будет плохо.
И он, тряся за волосы голову Кондратия и замахиваясь на нее фонарем, заорал снова:
— Морду разобью! Отвечай! Кто придумал мертвецов?
До слуха Холмина, вперемежку со стонами, еле слышно донесся ответ осодмильца:
— Районный… уполномоченный ГПУ… товарищ Котиный…
Дохватов, пораженный этим неожиданным ответом, опустил фонарь. Холмин подумал и сказал:
— Спросите его об убитом гармонисте.
Агент обернулся к нему.
— Думаешь, он зарезал?
— Уверен в этом.
Дохватов встряхнул осодмильца.
— Ты зарезал гармониста?
— Я, — зашелестели губы Кондратия, — вышел из столовки… спрятался за крыльцом… подождал Пашку… потом ножом…
— Кто приказал убить?
— Старец.
С последним словом изо рта осодмильца вытекла струя крови; тело его дернулось и вытянулось.
— Кончился, — произнес агент, вставая с колен. Он поднял валявшуюся рядом с трупом старца маску и, при свете своего фонаря, начал разглядывать ее.
— Интересно, из чего эта штука сделана? Труха какая-то. В руках крошится. И раньше светилась, а
