– Кольцо, – ответил я. – Вроде серьги, только продета не в ухо, а в бровь.
Долгое время никто ничего не говорил. Джефф, младший, по-моему, готов был заплакать.
– Но, зачем? – вымолвил, наконец, Джош, и Филипп рассмеялся, и я тоже не смог удержаться от смеха, Нормально. Все было в порядке. Филипп – мой брат, Дениза – моя невестка, а эти детишки с любопытными мордашками и в джинсах – племянники. Пожав плечами, я продолжал смеяться.
– Потому что это круто, – ответил я, не обратив внимания на взгляд, брошенный на меня Филиппом.
Позже, после того как я спустился из детской, почитав детям историю про доктора Сюсса, от которой у меня голова пошла кругом, мы с Филиппом и Денизой сели обсуждать мое будущее за кофе с домашними булочками с корицей. Точнее говоря, мое ближайшее будущее, которое наступит завтра в восемь утра, и наступит оно в клинике брата. Я буду там простым работягой, несмотря на три года колледжа, музыкальное образование и семейные связи, стану мыть пробирки с тестами, скрести полы и отчищать подносы из нержавеющей стали от того, что там остается, когда брат с коллегами заканчивают процедуры.
– Хорошо, – сказал я. – Просто отлично. Думаю, у меня не возникнет проблем.
Дениза подобрала ноги под себя, усаживаясь на диване поудобнее. На ней был полосатый халат, под которым могла бы укрыться целая армия.
– У Филиппа был негр, он работал на полную ставку, вплоть до прошлой недели, прекрасный человек и очень энергичный к тому же, но он… хм, не захотел…
Из темноты на дальнем краю дивана раздался голос Филиппа.
– Нашел себе место получше, – пояснил он, глядя на меня сквозь аквариумы очков. – Боюсь, что эта работа не слишком интеллектуальна или интересная, как ни смотри на нее, но понимаешь, братишка, это же для начала, и притом…
– Да, понимаю, – ответил я, – бродягам не пристала разборчивость. – Я хотел что-нибудь добавить, чтобы смягчить свои слова, ведь я не хотел, чтобы он считал меня неблагодарным, я действительно был ему благодарен, но не успел. Именно в этот момент зазвонил телефон. Я огляделся в поисках источника звука – это был не совсем звонок, скорее негромкое мычание типа «е-е-е-е», и тут заметил, что мой брат с женой глядят друг на друга так, словно в комнате разорвалась бомба. Никто не двигался с места. Прозвучало еще два сигнала, прежде чем Дениза спросила:
– Интересно, кто бы это мог быть в такое время? – и Филипп, мой брат, украшенный огромными очками и большой лысиной, владелец собственной клиники в Детройте, ответил:
– Не обращай внимания, забудь, это просто никто.
И было очень странно, что мы сидим тут, в тишине, и прислушиваемся к телефону, который все звонит и звонит – раз двадцать, как минимум, раз двадцать, – пока тот, кто был на другом конце провода, не повесил, наконец, трубку. А мы все молчали и молчали, тишина звенела в ушах, и тогда Филипп поднялся, посмотрел на часы и спросил:
– Как вы думаете, не пора ли нам спать?
Я не тупица, по крайней мере, не глупее многих, и я вовсе не преступник. Я просто погружался все глубже в пучину безнадежности после того, как бросил школу из-за музыкальной группы, в которую вложил всю свою душу, а она распалась через год, и одно покатилось за другим. Я находил работу и бросал ее. Проводил массу времени, лежа на диване, щелкая пультом TV и копаясь в книгах. Я знакомился с женщинами и терял их. И постепенно понял, что задирать нос – занятие для дураков, это бессмысленное и пустое времяпрепровождение. Но я начал курить, сначала два-три раза в неделю, а потом они превратились в пять-шесть вечеров в неделю, а потом и каждый день, все время напролет, почему бы и нет? Так я думал. Честно. И вот я оказался в Мичигане, и мне пора начинать все сначала.
Вовсе не нужно было быть гением, чтобы понять, почему мой брат и его жена не стали снимать трубку телефона – особенно после того, как на следующее утро в семь сорок пять мы с Филиппом остановились на автомобильной стоянке позади клиники. Я толком еще не проснулся – на западном побережье часы сейчас показывали бы без четверти пять, и о том, чтобы проснуться в это время, я даже подумать не мог без головной боли, а уж провернуть такой фокус наяву… За запотевшими окнами висела морозная дымка лимонного цвета. Деревья за ночь тоже листьями не покрылись. На обочинах лежала ледяная каша.
По дороге мы успели немного поговорить с Филиппом, совсем немного, учитывая мое самочувствие. Дениза напоила меня кофе – больше я ничего не мог проглотить в это время, Филипп съел большую чашку с отрубями и семенами подсолнечника, залитыми обезжиренным молоком, а мальчики, еще стесняясь меня, в полном молчании умяли «Lucky Charms» и сладкие хлопья. Я вынырнул из дремы только тогда, когда колеса машины зашуршали по бетонной полосе, отделяющей территорию частной стоянки от улицы. Вокруг стояли люди – плотная стена плеч, шляп и дышащих паром лиц, и все они кричали на нас. Поначалу я не понял, что происходит, мне показалось, будто я попал в какой-то дрянной фильм, вроде «Ночи живых мертвецов» или «Парада зомби». Они вопили на нас, оскалив зубы, из их ртов вырывалось горячее дыхание.
– Убийцы! – кричали они. – Нацисты! Детоубийцы!
Мы проталкивались на автостоянку через толпу людей, словно сквозь густой лес, и тогда Филипп бросил на меня взгляд, который объяснял все, начиная с морщин на его лице и полноты Денизы и заканчивая телефоном, который звонит посреди ночи не умолкая, сколько не меняй номер. Это была война. Я выбрался из машины, сердце у меня стучало как бешеное, а холодный воздух ножом резанул по лицу. Я оглянулся – они стояли в воротах, бесформенная густая толпа. Теперь они пели. Какой-то гимн, самодовольный ханжеский гимн, прославляющий Иисуса, и их пение перекрывало шум дорожного движения, словно бряцание оружия. У меня не было времени разбираться в своих чувствах, но я успел ощутить накатывающую на меня волну ярости и оскорбления. И тут на мое плечо опустилась рука Филиппа, и он сказал:
– Пойдем, братишка, нам нужно работать.
Этот день, первый день на новом месте, стал настоящим испытанием. Да, я начинал новую жизнь, да, я был полон решимости добиться успеха, быть благодарным брату и судьям, и великому и всепрощающему обществу, к которому принадлежу, но такого я все-таки не ожидал. У меня не было иллюзий относительно самой работы, я знал, что она будет скучной и унизительной, и был готов к тому, что жизнь у Филиппа и Денизы покажется непрерывным сном, но я не был готов к тому, чтобы меня называли детоубийцей. Лентяй, вор, чокнутый – на все эти имена мне когда-нибудь да случалось отзываться. Но это не совсем то же самое, что убийца.
Мой брат не хотел разговаривать об этом. Он был занят. Полностью занят. Он крутился по клинике, как гимнаст на параллельных брусьях. К девяти появились два его компаньона – еще один доктор и консультант, обе женщины, обе некрасивые; регистратор; санитарки Цинь и Хемпфилд и еще Фред. Фреду было за тридцать, это крупный детина, чем-то похожий на кролика, с блекло-рыжими усами и торчащими во все стороны волосами такого же цвета. Его официальный статус – лаборант, но то лабораторное дело, за которым я его видел, – это отбор крови и мочи для анализов на беременность, триппер или еще что похуже. И никто из них – ни мой брат, ни нянечки, ни консультант, ни даже Фред – не желают обсуждать то, что творится на краю парковки и на тротуаре напротив наших окон. На этих зомби и их плакаты – да, они стоят с плакатами, и через окно мне их отлично видно: «Аборт – это убийство», «Пощадите нерожденных» и «Я усыновлю твоего ребенка», – они обращают не больше внимания, чем на комаров в июне или насморк в декабре. По крайней мере, вида не показывают.
Я попытался разговорить Фреда на эту тему, когда мы сели с ним позавтракать. Мы сидели в задней комнате, забитой склянками с формалином, в которых плавало всякое дерьмо, сверкающими раковинами из нержавеющей стали, штативами с пробирками, справочниками, картонными коробками с лекарствами, шприцами, марлевыми подушечками и прочими медицинскими атрибутами.
– Кстати, что ты обо всем этом думаешь, Фред? – спросил я, указывая на окно булочкой с сыром и ветчиной, которую Дениза соорудила мне утром.
Фред сидел, наклонясь над газетой, и разгадывал кроссворд, ковыряясь в зубах. Его завтрак состоял из поджаренной в микроволновке лепешки с сыром и чили и кварты шипучего пива. Он недоуменно поглядел на меня.
