МАЛЬЧИК ДЛЯ БРИТЬЯ
Ты получишь новую военную форму, при создании и в разработке которой был учтён опыт передовых армий мира. Лёгкая, прочная и удобная, сделанная с применением самых современных технологий и материалов, она обеспечит тебе комфорт в повседневных и боевых условиях...
Дырка в заборе — это лаз в параллельный мир. Причём, без разницы, находитесь вы внутри огороженного пространства или снаружи. Ведь всё в этой Вселенной относительно и поэтому её в любой момент можно вывернуть наизнанку, как наволочку. Отодвигая в сторону прогнившую, сорванную с гвоздя доску, вы пересекаете границу дозволенного и выходите в пространство, свободное от прежних правил. В первые мгновения вы определяете для себя новые, пробуете их на вкус, потом свыкаетесь с ними до такой степени, что обратный переход вызывает у вас чувство дискомфорта и даже какой-то удручающей нереальности.
У вас появляется тайна, жгучее обладание которой наполняет вашу жизнь смыслом, хотя вы и не в состоянии сформулировать для себя, в чём же именно он заключается. Вы начинаете думать о том, кто ещё достоин разделить её с вами, и это занятие лишает вас душевного равновесия, поскольку вместе с тайной вы боитесь утратить первозданность ощущений. Когда же вам всё-таки удается найти сподвижника, вы испытываете нечто похожее на оргазм — не в традиционном физиологическом понимании, конечно, но что-то очень близкое по глубине проникновения в психику.
Теперь, когда вас двое, вы понимаете, что произошёл качественный переход из одного состояния в другое — из исследователя и первопроходца вы превращаетесь в заговорщика. Это обстоятельство намазывает на вас дополнительный слой ответственности, толстый, как подошва альпинистского ботинка. Появляются обязательства, связанные с конспирацией, внутренним регламентом, обеспечением жизнедеятельности подполья. Никто, кроме вас, больше ни в чём не виноват, некому приписывать и заслуги. Вы взрослеете по экспоненте, набираетесь полезных навыков, становитесь недоверчивым и подозрительным.
Окружающие замечают происходящие с вами перемены, но на все их вопросы вы отвечаете ухмылкой и пожиманием плеч. Ваше поведение при этом настолько естественно, что они успокаиваются и прекращают преследование, убедив себя в том, что всё в порядке. Это длится до тех пор, пока не произойдет то, что должно произойти — тайна рушится, словно обветшалое здание, а вы остаётесь на пепелище, окружённый толпою безразличных зевак.
Однако, всё это случится потом, а будущее нематериально. Его миражи не способны обмануть вас и отвлечь от намеченных перспектив. Здесь и сейчас, где опыт прошлого довлеет над зыбким видением вдали, вы нарисуете свою судьбу, какой бы она ни была. В том есть великая импровизация, единственная, ради которой стоит рискнуть полным банком. Вдохновляющая и убивающая. Отчётливая и ускользающая через пальцы.
Было абсолютно, совершенно, исчерпывающе темно. Осторожная рука, вытянутая вперёд для разведки, провалилась в пустоту и повисла там, отдельно от всего остального тела. Михеев выдержал, как ему показалось, положенную паузу, затем просунул в просторную щель голову, но и это действие новых впечатлений не добавило. Тогда он протиснулся туда анатомически целиком и благополучно упёрся в НЕЧТО.
Из всего спектра полезных чувств в его распоряжении по-прежнему имелось только осязание, и он принялся активно им пользоваться. Нельзя сказать, чтобы особенно успешно. Предмет был шероховатым, нейтральной температуры, не издающим запахов или звуков, не излучающим явной угрозы. При дальнейшем ощупывании выяснилось, что он имел внушительные габариты: до правого края пришлось сделать три шага, влево — целых пять, а по поводу высоты приходилось лишь фантазировать — руки не доставали.
Михеев легонько постучал по глыбе костяшками пальцев, но она проглотила все входящие звуки, жадно насыщаясь их энергией. На языке его пузырьками минеральной воды пенились слова, умирали, не родившись, и это затянувшееся молчание питало тишину — дыхание относилось к другой категории шума, которая не добавляет ничего сам, а только сглаживает.
Если бы здесь имелся хоть малейший источник света, то глаза Михеева непременно различили бы какие-нибудь очертания, привыкнув к темноте. Но мрак был полным, не оставляющим надежд на удовлетворение визуального любопытства. В какой-то момент Михеев даже перестал ориентироваться в пространстве, и только прикосновение к объекту помогло ему восстановить картину окружающего трёхмерного мира.
Михеев, по натуре не склонный к авантюризму, решил, что для первого раза достаточно. У него есть повод для размышлений и целая вечность впереди, именуемая сроком армейской службы. Он вернулся к точке возврата, аккуратно повесил доску на место и встал в рост, стряхивая с одежды налипший мусор. Вдалеке светил дежурный фонарь, служащий надёжным маяком, и Михеев тронулся по указанной дороге.
Самой большой неожиданностью всегда является то, о чём тебя предупреждали. Готовясь к армии, Михеев почерпнул много полезного из баек старших товарищей и услужливого интернета, но встреча с реальностью всё равно застала его врасплох. Дневной паёк, стыренный из рюкзака на призывном пункте, положил начало приключениям, гораздо более ярким, чем способно родить самое больное воображение. Одна только очная встреча с сержантом Ивашкиным стоила ста пьяных сплетен о нём.
- Веруешь ли ты в Бога? - спросил он у Михеева в первую же минуту их знакомства.
- Да я как бы не знаю, - замялся тот. - Не определился.
- А в Великую Россию?
- Это да. Это понятное дело.
- Сука! - заорал вдруг Ивашкин, схватил Михеева за уши и стал тыкать незащищенным лицом в железную стойку кровати.
Дальнейшие ответы на вопросы Ивашкина Михеев обдумывал более тщательно, но алгоритм ухода от наказания поймать так и не смог: в один день его били за несогласие с политикой «Единой России», в другой — за критику оппозиции. Не помогали ни отрицательные оценки альтернативного искусства, ни похвалы постмодернизму в кино. Чаще же всего ему доставалось за Путина: причём, как в контексте «чекистский пидор», так и в смысле «спаситель нации».
С другой стороны, Ивашкин вступался за Михеева всякий раз, когда прочие «деды» пытались учить салагу жизни. Похоже, он имел на своего подопечного монополию или как бы авторские права. Через три месяца службы их отношения переросли в нечто большее, чем неуставные. Некоторые по-старинке называют это явление дружбой, но на самом деле оно и сложнее, и многослойнее. Поэтому и соответствующее для него слово подобрать весьма тяжело.
Михеев не стирал Ивашкину носки, не стоял за него на тумбочке, не возил по полу тапок, изображая детскую машинку. Зато он придумывал для друга новые смыслы, находил объяснения неведанному, помогал ему в логических тупиках. И преуспел в том настолько, что, в конце концов, Ивашкин почти полностью прекратил физические измывательства над молодым однополчанином. Лишь кастовые различия и связанные с ними предрассудки мешали им считаться полноценной парой с точки зрения земной цивилизации.
Наверное, в виду этой нелепой причины о сделанном открытии Михеев сообщил сержанту не сразу, а по прошествии недели. Подвернулся, кстати, удобный случай: Ивашкину захотелось разбавить пресность будней «чем-нибудь остреньким», по его собственному выражению. Теоретическая сторона дела его интересовала ничуть не меньше:
