Лангоню. Тем не менее он прав. Я поддерживаю его, но вмешивается Дебель.
— Есть один пункт, который надо уточнить в первую очередь, мой дорогой Лангонь. Замечательно размышлять о ценах, но как ваши лыжи поведут себя у покупателей? Сможет ли ваш пластик выдерживать нагрузки?
Видно, что Лангонь готов резко возразить, но он сдерживается, правда не без ущерба для своих очков.
— Вы никогда не видели разобранных лыж, мсье Дебель. Приходите на фабрику, я покажу вам составные части. Пока же скажу, что «мои», как вы их называете, лыжи сделаны из легкого сплава, стеклопластика с наполнителем из эпоксидной смолы и полиэфира. Покрытие скользящей поверхности создано на базе полиэтилена, согласно пока засекреченной формуле. В целом полтора десятка компонентов, каждый из которых изучен и испытан по отдельности. Только для того, чтобы получить нужные характеристики пластин из каучука и алюминия, образующих внутреннюю прослойку, гасящую колебания, мы работали много месяцев.
— Хватит, — смеется Дебель, — я вам верю.
Но Лангонь добавляет голосом еще полным досады:
— Естественно, мы дополнительно применяем специальную смазку. Все это вам объяснят на фабрике. Наши лыжи будут такими же крепкими, как и другие, а может быть, еще крепче.
— Не сердитесь, — успокаивает Дебель.
— А я и не сержусь, — сварливо отвечает Лангонь.
Короткая пауза: сыр и десерт.
— Четыре кофе, — заказывает Берта.
Дебель делает вид, что не замечает Лангоня, и поворачивается ко мне.
— Знаете ли вы какую-нибудь редкую птицу, которая могла бы испытать лыжи? Все великие в большей или меньшей степени работают на конкурирующие фирмы. Думаю, что сейчас они интенсивно тренируются.
— Это вопрос цены, — встревает Лангонь. — Если слово вас шокирует, скажите «гонорара».
— Я думаю, — говорит Берта, — у нас есть тот, кто нам нужен, — Галуа! Он уже пользовался нашим снаряжением, можно обратиться к нему.
Она вопросительно смотрит на меня, я колеблюсь.
— Да, может быть, но у него сейчас период реабилитации, нехороший вывих.
— Это надолго? — спрашивает Дебель.
— Нет, еще несколько дней. Но захочет ли он испытывать новые лыжи, будучи еще не совсем здоров? Тем не менее я поговорю с ним.
— Когда?
— Ну, не знаю, завтра или послезавтра. Думаю, если он согласится, ему можно довериться. Галуа умеет молчать и имеет неплохой список наград.
— Согласен, — произносит Лангонь одними губами. — Но Галуа известен всему свету. Даже если он сам будет молчать, за него все скажут его ноги.
— Привезем его сюда, предлагает Берта. — Это, я думаю, дело нескольких дней. Что от него требуется? Нечто вроде диагноза, не больше.
— Хорошо, как хотите, но при условии, что он не станет тянуть резину. Вы доверитесь его мнению, Лангонь? Ведь вы самый квалифицированный среди нас.
Еще продолжая немного брюзжать, но довольный, что выкрутил нам руки, Лангонь пожимает плечами.
— Мне нужно позвонить, — говорит Берта.
Она уходит. Дебель раскуривает сигару, замечая, что для этого маленького совещания мы могли бы обойтись без столь долгого путешествия.
— Для мадам Комбаз это разрядка, — объясняет Лангонь. — Я каждый день бываю на фабрике и могу вас заверить, ей не хватит ни тридцати пяти, ни тридцати девяти, ни сорока, ни пятидесяти часов. Попросту она всегда там. Я не ошибаюсь, мсье Бланкар?
Подтекст: «Вы ее любовник, поэтому знаете лучше всех». Намек скатывается с меня, как капля воды со стекла. Я соглашаюсь и даже добавляю:
— Она хочет быть достойной своего отца. Старик Комбаз был патроном прежней закалки. В кабинете с восьми часов и до ночи, ни воскресений, ни выходных.
— И под конец впал в детство, — заключает Лангонь и неожиданно добавляет веселым и фамильярным тоном: — Мы говорим о вас, мадам. Мсье Дебель считает, что вы слишком переутомляетесь.
Берта садится за стол.
— Это правда, я уже не знаю, за что хвататься.
— Найдите себе помощника, — советует Дебель. — С хорошим директором вам будет легче.
— Мне хорошо и одной, — с горячностью отвечает она. Затем, посмотрев на часы, добавляет: — Думаю, вы можете ехать, я вернусь завтра, с Жоржем.
Она с такой уверенностью и таким спокойствием выставляет напоказ нашу близость. Конечно, все в курсе, но я нелепо смущаюсь. Похоже, имея одну половину мужа, она потихоньку прибирает к рукам другую.
Берта разговаривает с хозяином гостиницы, все решает, предусматривает, приготавливает для скорого приезда Галуа и Лангоня. Возвращается ко мне, берет под руку.
— В дорогу.
Я всегда восхищаюсь способностью женщин превращать салон автомобиля в уютное гнездышко. Манто укладывается так, чтобы грело ноги, но при этом не помялось. Внутреннее зеркало повернуто как надо. В бардачок кладутся сигареты, зажигалка, салфетки; сумочка вешается на ручку двери. И все это с видом таким естественным, с каким кошка совершает свой туалет. В довершение всего, удобно устроившись, Берта кладет руку мне на бедро.
— Ах, дорогой, как хорошо! Как бы я хотела уделять тебе больше времени.
Короткое молчание, потом она продолжает, не замечая противоречия.
— Только бы все получилось… Какой он, Галуа? Я его почти совсем не знаю.
Хорошо, что есть тема для разговора, я часто не могу придумать, о чем с ней говорить. Благодаря Галуа она всю дорогу не задает мне вопроса, которого я так боюсь: «Жорж, что-нибудь не так?» Я долго рассказываю об этом парне: давно ходит в мой тренировочный зал, ему двадцать шесть лет, он уже много лет в сборной Франции, специализируется в скоростном спуске. Летом работал проводником в горах, но вопрос о его возвращении в сборную скоро решится. Короче, болтовня, не представляющая для меня интереса, но Берта слушает внимательно, как умеет только она. Запоминается каждая деталь, через неделю, через две, случайно в каком-нибудь разговоре она меня перебьет: «Ты мне как-то говорил… Помнишь…» Она одновременно и секретарь суда, и следователь. И я не должен забывать, что, если Галуа примет наше предложение, именно я буду отвечать за его работу, за его успехи, за все. Если он захромает, это будет моя ошибка. Если я, доведенный до крайности, вспылю и пошлю его куда подальше, Берта снова начнет меня изводить: «Не позволяй ему плевать на тебя. Я плачу ему достаточно для того, чтобы он прислушивался к твоим замечаниям». По правде говоря, я давно уже не завожусь, слова Берты отскакивают от меня. Сейчас она разбирает по косточкам бедного Галуа.
— Ты можешь поклясться, он никому не проболтается?
— Ну Да. Во-первых, он не разговорчив, а во-вторых, между испытаниями лыжи будут храниться у Лангоня. Внесем это в договор, никто и близко не подойдет к лыжам.
— Ты думаешь, если он согласится испытать их на соревнованиях… Жорж, ты меня не слушаешь. Как ты- меня раздражаешь, глядя каждые пять минут на часы. Мы никуда не торопимся.
Никуда, но я хочу, мне просто как наркотик необходимо позвонить Массомбру. Все страсти похожи друг на друга, можно нуждаться в любви как в героине. Это начинается с дрожания рук, нервный кризис возникает еще до того, как сознание почувствует тревогу. Я уже не понимаю, что говорит мне Берта, стараюсь воздвигнуть плотину против наваждения. Еще нет и четырех, Массомбр, наверное, проводит воскресенье дома, в кругу семьи. Как бы ни была велика его преданность делу, он имеет право на отдых.
