Константиновичу полученную из рук Марика злосчастную ложку. На что Зиновий Константинович ответил без всякой бумажки:
— Йевархеха адонай веишмереха яэр адонай панав элеха вихунека йиса адонай панав элеха веясем леха шалом.
А потом тоже перевёл:
— Да благословит тебя Господь и сохранит, обратит Господь лицо на тебя и помилует, поднимет Господь к тебе свое лицо и дарует тебе мир. — и поднёс счастливому отцу стопку согретой мариковым телом водки.
Лёнька осознал, что Зяма, Зиновий Константинович, профессор, первосвященник, бонвиван и научный руководитель, — с нами, а не против нас, и, успокоившись, спросил его:
— Скажите, а это с вами часто случается? Ну, часто вам несут ложки?
Тот достал из буфета потёртую шкатулку для столовых приборов. Ложек в ней было чуть больше десятка.
— У моего покойного батюшки коллекция была побогаче. Но пропала в годы войны. Точнее, тоже пошла на выкуп первенца, меня.
— Как? — вскинулся Марик, — коэнов же этот обычай не касается…
— Очень просто, — ответствовал Зяма, — когда всех каменец-подольских евреев погнали на смерть, отец отдал связку «выкупных» ложек соседке-украинке, за спасение троих детей — меня, шестилетнего, трехлетней сестры и крошечного, полугодовалого брата. Она, принявши мзду, увела только меня, первенца. Я уже мог работать. И пригодился ей в хозяйстве. Вот вам и пидьон абен…
Уходя, я прижимала к себе свежевыкупленного Пашку, и повторяла:
…Да благословит тебя Господь. И сохранит.
Обратит Господь лицо на тебя. И помилует.
Поднимет Господь к тебе свое лицо. И дарует тебе мир…
