А пейзажи?!.
«Сезан!» на эту манеру живописи лучший ответ — моментальная фотография с осла, написавшего хвостом картину.
Читатель, вероятно, видел этот моментальный снимок.
Ослу привязали к хвосту кисть, подставили под хвост палитру с красками и холст. Осла кормили чем- то лакомым: от удовольствия он махал хвостом, и вышла из-под хвоста его картина Сезана.
— Что-о-о-о?! — нагло подняв голову, самоуверенно заявляет дух цинизма (Дьявол).
Я заставляю прессу — великую силу — трубить этому искусству славу на весь мир: приедут миллиардеры из Америки, будут платить сумасшедшие деньги за этот легко и скоро производимый, товар. Мы заполним им все музеи и частные галереи. Мы выбросим все бывшее дорогим для вас и вы поклонитесь моим мазилам ордена ослиного хвоста!.. В Москве уже некоторые поклонились.
— Вы, кажется, по отсталости, воображаете, что те москвичи все еще едят ученых свиней и очаровательно поющих соловьев? — Ошибаетесь, теперь они коллекционируют матисов.
Такая откровенная идея царила в стенах «Салона» Издебского и громко кричала о себе…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— К выходу, к выходу…
— Это «Сезан»? — спросил я по дороге, указывая на пейзаж, явно — его, видно, что дело — ослиного хвоста.
Ермаков смотрит в каталог: Бурлюк — это русский — Бурлюк; вот и еще, и еще, все той же манеры. Скуп же он на лакомства ослу: этих холстов могло быть намалевано на все залы. И сколько их теперь!..
Бурлюк. И. Репин, бывший профессор Российской академии, по-генеральски, не сдержан и прямодушен. Бенуа же крутит, петли мечет; — раньше открыто ругавший, теперь, лишь из-за угла — швырнет грязью, подмигнет: «а знаете, ведь это все не имеет ценности». Это так, искания, не более — пройдет время, и быть может «завтра это все будет ненужным уже», — «Это ведь Византия — знаете». Все это «кукишизм» — «Чад задора к паясничеству», «грязь проселочных дорог», самозванные полководцы, «общая растерянность» — вот, где оно настоящее отношение, Бенуа к новому, и тут же рядом «такие Бурлюки нужны — они не дают спать». «Талантливейший Лентулов» «талантливейший Ларионов», «скоморошьи альбомчики». — Оплевать, изругать, издеваться, с «столичной» милой улыбкой сановника. Свести на нет все Новое. «Хвалить» запад, чтобы удушить своих, чтобы погубить Молодое Русское, чтобы войти в лагерь Молодых, чтобы не показаться отсталым — принять то, что Новым мило — запад так запад — вывеска-«музейчик вывесок», иконы — а! мы не отстали, иконы. И вот — Бенуа в роли нашего учителя:
Бенуа. Но никому бы не пришло в голову «учиться» у икон, взглянуть на них, как на спасительный урок в общей растерянности. Ныне же представляется дело совершенно иначе и просто кажется, что нужно быть слепым, чтобы именно не поверить в спасительность художественного впечатления от икон, в их громадную силу воздействия на современное искусство и в неожиданную их близость для нашего времени. Мало того, какой-нибудь «Никола Чудотворец» или какое-либо «Рождество Богородицы» XIV века помогает нам понять Матиса, Пикассо, Лефоконье или Гончарову. И, в свою очередь, через Матиса, Пикассо, Лефоконье и Гончарову мы гораздо лучше чувствуем громадную красоту этих «византийских» картин, то, что в них есть юного, мощного и живительного.
Две черты присущи во всяком случае и тому древнему, освященному церковью и историей, строгому и благочестивому искусству, и искусству наших дней, которое продолжает многим казаться каким-то шутовским, легкомысленным и шарлатанским.
Бурлюк. Искусство наших дней «шутовское, легкомысленное, шарлатанское». — Ведь это вы утверждаете, что оно такое — ведь вы всегда о нем говорите с «иронией» и утверждаете, что без «зубоскальства» — о нем и говорить вам иначе не удается:
Бенуа. Сравнительно с Малевичем и Бурлюком произведения московских «страшил», г-жи Гончаровой и Ларионова, кажутся на сей раз прямо скромными. Неужели уже ослабли их силы, неужели не увидать нам более произведений в духе прошлогоднего незабвенного «Куаффера»? Лишь в «Портрете дурака» Ларионову удается еще выкинуть коленце в прежнем духе, но и здесь название картин не обещает больше, нежели самое произведение: — опасный путь во вкусе эпигонов передвижничества. Из произведений же г-жи Гончаровой я только могу выделить кубистический (или тоже лжекубистический?) № 16 «Город ночью», тогда как все другие картины ее производят слишком трезвое и даже не лишенное приятности впечатление, что уже, разумеется, совсем плохо.
Бурлюк. Ну что это такое как не «вежливое» издевательство! Как не «лакированный» оскорбления!..
«Но никому в голову не пришло во время общей растерянности „учиться у икон“!!» — да мы-то пять лет о чем «кричим — до хрипоты», как вы сами говорите, — да на что мы указываем? Что вам надо смотреть иконы — и тогда вы многое в нашем творчестве поймете. Теперь повторяется с иконописью и народным прочим искусством на наших глазах то же, что и с французской живописью. Иконопись избрали средством, чтобы задавить, погубить нас. — «Мы (Бенуа) принимаем и Запад, и Азию, и иконопись, и „музейчик вывесок“ — но ваше бурлюко-ларионовское искусство, „Новую русскую живопись“, русских „кубистов“, „валетов“, „лучистов“, футуристов из „Союза Молодежи“ — надо выбросить как нечто негодное и никому ненужное. Это все лишь смеха и презрения заслуживает».
Бенуа. Не так даже важно в данном случае, в кого и во что именно эти люди веровали, а первейшей важности в их творчестве то, что они вообще «жили верой», что они не писали картин себе и другим на одну потеху (эстетическую или квазинаучную — это все равно), что в этом деле они видели свой душевный подвиг. Вполне возможно также многие из их приемов применять и к чудачествам, полагающимся на выставках «Бубнового Валета» и «Ослиного Хвоста». Но чтобы искусство наших дней сделалось бы таким же по существу, как их искусство, — для этого нужна душевная метаморфоза и не только отдельных личностей, но всего художественного творчества в целом. Тогда, быть может, нам удастся уйти от той наивной и беспомощной подражательности, в которую уже впали Васнецов и Нестеров, удастся уберечься и от пошлого шарлатанизма, а вместо того найдется истинное художественное слово нашего времени. Врубель, пророческая натура, визионер, мистик до самого мозга костей, был близок к тому, но он был слишком одинок. Сейчас же страшнее всего то, что живопись этого самого предтечи — Врубеля — можно безнаказанно называть «бездарной мазней» и вообще, что вожди всего молодого оказываются даже не талантливыми комедиантами, а просто какими-то грубыми, безвкусными назойливыми, «провинциальными» гаерами.
Сам Д. Бурлюк, духовный dominus praeses всей компании, тоже привлекает и озадачивает, но несколько на иной лад. Во-первых, у него слишком видны «ниточки», man merkt die Absicht, а это уже не весело. С другой стороны, он более литературен, нежели другие (литературность этого типа, впрочем, теперь не возбраняется). Картины г. Бурлюка или просто чепуха или изуродованные в угоду божеству модернизма реалистические этюды. Но зато г. Бурлюк мастер на комментарии. Лжекубистическая чепуха под № 7 озаглавлена: «Моменты разложения плоскостей и элементы ветра и вечера, интродуциированные в приморский пейзаж, изображенный с четырех точек зрения»; этюд портрета очень страшного студента охарактеризован словами «тюркский стиль, красочный гиперболизм», наконец, в № 8 г. Бурлюк заставляет нас видеть разрешение глубоко-научной проблемы: «лейт-линию, концепированную по ассирийскому методу, и принцип протекающей раскраски». Во всяком случае, я ничуть не иронизирую, когда говорю, что наслаждаюсь художественно на таких выставках. Ну, ей-ей, есть что-то художественно-дразнящее и у Ларионова («Весна»), того же Малевича (хотя бы этюд под № 43), и у Школьника (например, натюрморт под № 102); по своему волнуют и радуют многие другие. Но, опять-таки, невозможно бросить иронический тон и говорить об этих явлениях совершенно серьезно.
Бурлюк. Картины г. Бурлюка «просто чепуха», о картинах Ларионова, Школьника и Малевича нельзя говорить «совершенно серьезно», — следовательно, тоже, «чепуха»! И тут же рядом — «Иконы и Пикассо, Гончарова и др.», чуть не одно и то же, нет — это неправда, — это только политика, чтобы задушить, задавить нас нашими же бывшими авторитетами, коими мы защищались от навязывания вами нам в учителя — академически-сладкого Врубеля и заграничных кондитеров вроде Муха[1].
Бенуа. Что и в этом явлении кроется новый призыв к поступательному движению,
