– Ты и я.
– Да.
Он стиснул рукой край каминной полки.
– Не пару месяцев с одним, пару с другим. С обоими, в одном доме, всегда.
– Да.
Что, черт побери, что он говорит? Что, черт побери, он делает? Как бы ни было, возврата назад нет. Он уже не думал ни о чем, кроме завершающих слов. Завершающего вопроса.
Но они же ненавидят друг друга, разве нет?
Он обернулся и посмотрел на нее. Она стояла посреди комнаты, безвольно свесив руки. Бледное лицо, полные страха глаза.
– Урсула, почему ты вышла за него?
– Не знаю, – она судорожно сглотнула. – Был скандал. Меня могли подвергнуть остракизму. Ты оставил меня. Столько боли… А он сделал предложение. Оно… оно показалось мне спасительным.
– Бедняга, – посочувствовал он ее покойному мужу, хотя все еще испытывал к нему стойкую неприязнь.
– Полагаю, он меня тоже использовал. Мы стоили друг друга. Этот был не… ну, не совсем брак. Только первые несколько недель. Так что никаких детей. Не могло быть, – она вспыхнула, – не было возможности.
За семь лет Карлайл ложился с ней в постель только несколько недель поначалу?
– Почему?
– Он предпочитал своих друзей-мужчин.
Вот как. Удивительно, но он совсем не поразился тому, что узнал.
– Но мы совсем неплохо ладили. И, думаю, оба получили от брака, что хотели.
– А чего хотела ты?
– Покоя. Хотела вообще перестать чувствовать. Чувства ранят. Любовь ранит.
– Да, – тихо согласился он.
Ее глаза внезапно наполнились болью.
– Ты сказал, что вернулся бы. Это так?
– Конечно, вернулся бы. Я любил тебя. Твоя первая брачная ночь стала для меня адом.
– Боже! – она закрыла лицо руками.
– Ты действительно считала, что между нами все кончено?
– Да, – уныло и глухо ответила она.
– Что ты чувствовала? – он уловил муку в ее голосе.
– Мне не хотелось жить. Я не знала, как заставить себя просуществовать следующие пятьдесят лет или сколько там мне причитается.
Наступила долгая пауза, и он не знал, как ее прервать. Она стояла там же, прижав ладони к лицу.
– Урсула, – наконец позвал он, подождал, пока она не глянула на него страдающими глазами, и протянул ей свободную руку. – Иди сюда.
Она медленно, как сомнамбула, двинулась к нему и не остановилась, пока не уткнулась в него, спрятав лицо в складках его галстука. Он обнял ее и почувствовал, как она глубоко вдохнула и медленно выдохнула через рот.
– Если мы поступим так, как ты предлагаешь, – неуверенно сказала она, – это будет только ради них? Ведь так?
Он понимал, что она на самом деле хотела спросить, понимал, что ей нужны его заверения. Понимал, что должен произнести три самых трудных слова в мире, которые свяжут их навсегда. Когда-то с этими словами не было проблем.
– Дети куда важнее, чем мы с тобой,- вздохнул он. – Их потребность в любви, безопасности и родительской защите так велика, что, кажется, ее можно потрогать. В наших силах дать им то, в чем они нуждаются, и мы это сделаем.
– Да, – согласилась она.
Он наклонил голову и потерся щекой о ее волосы. Они были такими же мягкими и шелковистыми, какими запомнились.
– Они будут нашей семьей, – тихо продолжила она. – Почти как мы задумывали. Но…
– Но? – повторил он, когда она не закончила фразу.
Она ухватилась за отвороты его сюртука. Крепко.
– Как мне жаль, что я не стала ждать, пока ты вернешься. Как мне жаль, что я не знала, что ты вернешься. Мы могли бы любить друг друга и завести собственных детей. Увы, слишком поздно.
– Слишком поздно? – он взял ее за плечи и чуть отодвинул, чтобы посмотреть в глаза. – Сколько тебе, Урсула? Двадцать семь? Двадцать восемь?
– Семь.
– Я и не знал, что детородный период женщины столь короток. И я не замечал у себя склонности к бессилию, хотя мне уже стукнуло тридцать.
Она покраснела, ее руки потянулись к верхней пуговице его жилета, взгляд последовал за руками. Точно как Каролина.
Он наклонился к ее уху.
– Может быть, нам стоит попробовать, – искушающе прошептал он, – и выяснить, сможем ли мы в нашем почтенном возрасте родить собственного ребенка. Попробуем?
Она прикусила нижнюю губу.
– Или детей, – продолжил он. – Может, ухитримся родить двоих? Или даже четверых? Мальчик, девочка…
– … мальчик, девочка, – закончила она за него и тихо засмеялась, хотя глаза и руки все еще были заняты пуговицей.
– Не крути ее слишком сильно. Ты доставишь моему камердинеру немыслимые страдания, если жилет отправится на мне наверх без одной пуговицы.
Ее руки замерли, и она уткнулась в них лбом.
– Тимоти, эти два дня были самыми счастливыми за всю мою жизнь.
Он слушал ее с некоторым удивлением. Но она была права. Для него эти дни тоже были самыми счастливыми. Не исключая и тех трех месяцев между их первой встречей и разрывом помолвки.
– И для меня тоже, – согласился он. И продолжил, немного помолчав. – Я должен объясниться первым?
– Да, пожалуйста. Я поставлю себя в глупое положение, если сначала признаюсь, а потом окажется, что ты вообще не собирался этого говорить.
– Ну, мне-то не впервой выставлять себя идиотом, – он потерся подбородком о макушку ее головы. – Я люблю тебя, Урсула.
– Я люблю тебя, Тимоти, – она произнесла эти слова так быстро, что они закончили почти одновременно.
– Ты выйдешь за меня? Может мне нужно опуститься на одно колено?
– Нет. Это глупо. И да. Нет по поводу колена, и да, выйду. Как считаешь, мы об этом не пожалеем? Когда Рождество закончится, мы вернемся домой, и все останется в прошлом?
– Дети не исчезнут, когда закончится Рождество, – он покачал головой. – Не исчезнет и моя любовь. Или твоя. Она никогда не умрет, как и моя. Согласна?
– Нет, не исчезнет, – она вздохнула и, наконец, подняла голову, чтобы посмотреть на него. Боже, как он близко! – Она никогда и не исчезала. Я могла бы вытравить ее, только перестав чувствовать вообще. И постараться убедить себя, что то, что я чувствую – или не чувствую – это покой и довольство жизнью. Я никогда не переставала любить тебя. И никогда не перестану.
Он с трудом сглотнул. Если все это происходило в воображаемом мире, он не хотел бы возвращаться в реальный. Он преодолел дюймы, разделявшие их рты.
Они в унисон застонали и оторвались друг от друга, чтобы рассмеяться. И посмотреть друг другу в
