— Деточка моя, жалкая моя! — голосила Петровна, прежде всегда такая сдержанная.
Опомнившись, она положила ребенка и бросилась в лесосеку. Метрах в двухстах от барака, там, где только сегодня начали порубку, толпился народ.
Вальщики, серые от страха, толпились вокруг поваленной сосны, не зная, как извлечь тело из-под могучей вершины, расколовшейся при падении. Бригадир с перекошенным лицом дрожащими руками разбирал сучья, которыми была накрыта Газиля.
Она была еще жива и дергалась, вся окровавленная. Когда ее наконец отделили от земли, она застонала.
— Ведь это надо греху быть! — стараясь хоть как-то оправдаться, объяснял один из вальщиков. — Зачем ее туда понесло? Кричали ей, да ветер, видно, отнес.
— Она по сушник ходила, затопить капитильник хотела, — пояснила сквозь слезы одна из татарок. — Малый мыть хотела. Суббота сегодня.
— Кабы лесину не зажало да кабы назад не кинуло, ничего бы и не было…
— «Кабы, кабы»! Мало вам, чертям, технику безопасности читали? — погрозил кулаком бригадир. — Все за заработкой гонитесь! Сказано: ветер — кончай завалку. Ухлопали вот человека!
Подъехал Логин Андреевич. Газилю положили на телегу, на свеженакощенную траву.
Широков не проронил ни слова. Он стегнул лошадь и погнал ее рысью под гору. Колеса стучали по пням, подпрыгивали на выбоинах. Скоро трава под Газилей почернела от крови.
Вернулся Широков домой уже ночью. Молча распряг лошадь. Когда вошел в избу, не взглянул на жену, которая качала Камиля.
— Померла, — сказал он коротко.
Глаза Петровны наполнились слезами, но она сдержалась, не заплакала.
— Ничего не сказала?
— Нет. — Логин Андреевич, не выдерживая взгляда жены, глядел в сторону. Когда наконец встретился с ней взглядом, зло спросил: — Ты чего уставилась, Апронька? Ты лучше сообрази, что с этим делать? — Он указал на ребенка.
— Все уж соображено.
— Может, себе оставить надумала?
— Может, и надумала.
Широкова подбросило со скамьи. Сжав кулаки, он закричал:
— А я тут кто? Может, никто? Ты меня-то спросила? Я что подрядился чужих кормить? Мало вы моей крови…
Вдруг он замолчал: Петровна стояла перед ним чужая, грозная, словно выросшая.
Ночью Камиль плакал, и даже Петровна не могла его унять. Логин Андреевич молча сносил детский плач, но не уснул всю ночь. На другой день Широковы не сказали друг другу ни слова, не взглянули друг другу в глаза.
Вечером Логин Андреевич напился. Петровна, взяв ребенка, ночевала в сарае, запершись изнутри; с досадой, но без страха прислушивалась к пьяным выкрикам раздававшимся в избе.
В понедельник Широкова отрядили на прииск копать могилу, Петровна на похороны не пошла: не решилась еще раз взглянуть на пугающее, истерзанное болью лицо. Да и к тому же надо было спешить грести: сено пересыхало, ломалось, звенело на граблях. Камиль лежал в кустах, накрытый сеткой, а Петровна без устали гребла и копнила. Теперь ей вовсе страшно было остаться без сена — без молока.
Вечерело. Петровна, у которой от усталости вилы валились из рук, услышала, как зашумели кусты. На полянку вышли три татарки, повязанные белыми платками.
— Давай, тетка, вилы сюда. Помогать будем, — коротко сказала одна из них.
Другие, подобрав грабли, начали очесывать сложенную копну.
— Похоронили? — тихо спросила Петровна.
Татарка кивнула головой.
— Какой девка-то был! — горько сказала она. — Робкий девка, тихий, а трудящий, хороший девка! Парень свой как берег!..
Когда Петровна с ребенком вернулась домой, Широков сидел молча, не поднял головы, и Петровне показалось, что на этот раз он не пьян. Потом он поднялся и, все так же не глядя, сказал:
— Ты вот чего… Завтра собирай его. Я договорился в исполкоме. Велели сдать пока в больницу, в детское отделение. Потом соберут нарочного, отвезут в Гороблагодатскую, в дом младенцев…
— Не отдам! — твердо сказала Петровна.
Воцарилось долгое, мучительное молчание.
— Лоша, — первой заговорила Петровна, — обдумайся: ведь это внук! Будут ли еще-то? Погоди хоть до Мишки, что он скажет! — И, заметив, что муж как будто колеблется, горячо попросила: — Лошенька, не становись мне поперек сердца. Сколько я от тебя обиды видала, ведь ты моих слез не считал! Вспомни, как не любил ты Павлика моего; только и думал, как со двора спихнуть. Нюрку замуж протурил: девке семнадцать только минуло, погулять бы еще годок-другой на свободе — самая пора; ты семь порогов обил, обманом девке пачпорт выправил. Вспомни, как Ваня двухгодовый хворал. Его в больницу везти, а тебя нелегкая унесла на двух лошадях в Невьянск на ярмарку…
Петровна перевела дух; все казалось, что муж сейчас вскинется, полезет с кулаками… Но Логин Андреевич не шевелился.
— За детей своих не постояла, хоть за внука постою, — продолжала Петровна. — Старость подходит, от сына добра не жду: в тебя, видно, сердцем пошел. Может, хоть внучонок радости прибавит. Он мне Ваню-покойника шибко напомнил. Я его Колей назову…
Логин Андреевич молчал. Что-то творилось в его душе неладное, непонятное ему самому. Против воли вспоминал, как вез Газилю в больницу, боясь оглянуться, а когда невзначай поглядел, увидел, как набухло кровью подстеленное сено и запятналась свежевыструганная рама телеги; увидел закаченные розовые белки под тонкими черными бровями и окровавленный, ставший большим рот. Вспомнил, как всего несколько часов назад пронесли мимо него маленький гроб Газили и опустили в выкопанную им самим глинистую яму, на дне которой просачивалась вода.
Логину Андреевичу стало до тошноты жутко, и он, ничего не поев, лег спать. Но сна не было. Широков лежал на полатях, глядя в потолок, потемневший за год, и думал…
Сегодня с похорон шли они вместе с бригадиром. Тот, обычно очень словоохотливый, молчал. Логин Андреевич попробовал было пожаловаться, посетовать на жену, которая вовсе «сдурела», затевает невесть что, но бригадир никакого сочувствия не выразил, наоборот, поглядел как-то странно, покачал головой и, свернув в лес, ушел от Широкова.
Перед вечером Логин Андреевич ходил в лесосеку поглядеть, не оставили ли где огня. Увидел, что несколько женщин собрались в кружок, громко разговаривали, кричали по-татарски. Обычно он заигрывал с бабами, они смеялись, бойко отшучивались. Сегодня, завидев Широкова, отвернулись, еще громче заговорили.
— Девки, огня не бросили? — спросил он нерешительно.
— Какой черт тебе еще надо? — почти не обернувшись, кинула одна. И уже тише добавила: — Тьфу, паразит, Гитлер несчастный!..
«Знают, — подумал Широков, — или догадываются… Неужели баба разбрехала?»
Вспоминая все это, Логин Андреевич долго не мог уснуть. Может быть, в первый раз в жизни задумался, что не так уж он хорош, как раньше себе казался, — вон люди отворачиваются, не уважают… Может, сделать, как старуха хочет? Мучительно вздохнув, он несколько раз повернулся с боку на бок. Чувствуя, что не уснет, потихоньку спустил ноги с полатей.
Петровна, замучившись за день, крепко спала. Камиль лежал у нее в изголовье. Как ни чутка была всегда Петровна, в эту ночь не услышала, как слез с полатей Логин Андреевич и, тихо ступая босыми ногами по половикам, подошел к ее постели.
Несколько минут он стоял в нерешительности, потупя голову, прислушиваясь к дыханию жены.
— Бабе покориться — последнее дело!.. — пробормотал он чуть слышно и, крадучись, вышел из избы.
