«мешок».
И молодой Вейр вернулся к отцу. В Путиме тогда сложили песенку:
Кончалась она тем, что «луг воришка затопил, да ражицкий сторож аисты вбил».
Юного Йозефа эта песенка глубоко задела, и он поклялся отомстить творцам ее.
История человечества с древнейших времен дает нам множество доказательств, что у разных народов и общественных групп имелись предатели, которые, движимые жаждой мести или славы, выдавали планы своих соотечественников или единомышленников врагам. В Путиме таким изменником явился Йозеф Вейр: узнав, что обидную песенку сочинил его дядя Голоубек, он пошел в Кестршаны и сообщил инспектору по охране рыб, что, дескать, тот в субботу собирается ловить рыбу в Ржежабинском пруду.
А инспектор в Кестршанах, хоть и старик, был на всю округу известен, как большой любитель смазливых девчонок.
Поэтому при выборе служанок жена его проявляла величайшую осторожность. Мало-мальски хорошеньких старуха никого не брала. Так что у инспектора работали только самые безобразные, на которых смотреть было противно.
И старик инспектор искал утешенья на деревне, к немалой досаде жены, ревновавшей мужа и к деревенским красоткам и к своим уродинам.
- Вы - младший Вейр, - сказал инспектор, когда Йозеф сообщил ему о намерении дядюшки Голоубека ловить рыбу в Ржежабинском пруду. - И у вас - сестра, Анной звать.
- Да, - ответил Йозеф.
- Черноволосая, - продолжал старый инспектор, знавший всех девушек в округе. - А вы спустили Прковский пруд.
Молодой Вейр остолбенел.
- Не отпирайтесь, - строго продолжал инспектор. - А ведь за такие дела - тюрьма!
Потом, переменив тон, продолжал доверительно:
- Ну, скажите правду: кто еще пойдет с вашим дядей ловить?
- Отец, - выдавил из себя Йозеф, которому мерещилась тюрьма, полиция, а в ушах звенел припев песенки о том, что «луг воришка затопил, да ражицкий сторож аисты вбил».
- Значит, и старый Вейр, - промолвил инспектор.- Вам придется прислать ко мне Анну, чтобы я обо всем ее расспросил.
- Только не говорите, пожалуйста, что я у вас был, - попросил молодой Вейр, успокоившись.
- Так я сейчас же пошлю за Анной парнишку, -приветливо ответил инспектор. Он уже представлял себе, как возьмет девушку за талию и ущипнет ее за щечку.
И он послал за Анной паренька Гинека, который недавно три раза танцевал с ней в храмовой праздник: в Путиме, Штетицах и Ражицах.
- Тут дело государственное, милая, - обратился инспектор к Анне, когда Гинек привел ее,-так что садись поближе. Я узнал, что старый Вейр рыбу ворует... Да ты ближе! Вот, значит, узнал я про это и думаю, как бы все уладить по-хорошему. Да ты ближе, ближе садись! Ты знаешь, девушка, что я добрый, но долг есть долг. Жандарм, тюрьма и так далее... Но можно все уладить...
Тут старый инспектор одной рукой обнял Анну, а другой ущипнул ее за щеку. Все это любезно улыбаясь.
- Поцелуй меня, - шепнул он ей.
Анна рассердилась, вскочила.
- Целуйтесь со своей хозяйкой, дедушка, - сказала она. - Если еще раз посмеете, я сейчас же расскажу жене. Прощайте.
И она в сердцах выбежала из комнаты.
- Аннинка, - позвал ее паренек, стоявший на плотине, - не бегите так. Я провожу вас. Что случилось?
Он проводил Анну до самой Путими 'и на прощанье сказал ей:
- Не бойтесь. Я знаю, наш старик будет мстить, но я все улажу.
И в самом деле, старый инспектор отомстил. Он дал знать сторожу Ярешу, что в субботу на Ржежабинский пруд придут воровать рыбу, так чтоб тот принял меры. А в помощь ему послал Гинека.
Когда все четверо: Яреш, лесник из Ржежабиц, лесник из Штетиц и Гинек из Кестршан вышли темной ночью на поимку браконьеров, сторож напомнил:
- Только тише, не разговаривайте.
Они шли по лугам, перепрыгивали через канавы, шагали по межам, по проселкам. Шагали уверенно, хоть не видно было ни зги. Уверенно и так тихо, что ухо улавливало журчанье воды в канавах и стук телеги где-то вдали на дороге. Тьма была такая, что, шагая в затылок, они друг друга не видели.
Так они шли минут сорок пять, пока не пришли на плотину Ржежабинского пруда.
Но, еще не доходя до нее, услыхали подозрительный плеск, непрерывный, совсем не похожий на одиночные всплески взметывающихся на поверхность карпов.
Этот подозрительный плеск и шум не прекращался: стало ясно, что он доносится с того берега пруда.
«Значит, инспектор прав», - подумали все. «Попались!» - сказал себе Гинек, вспоминая Анну.
На плотине они разделились. Решили окружить браконьеров.
- Только тише, - прошептал им на ухо сторож. -А ты, Гинек, ступай тем берегом, вокруг плотины.
И они тихо пошли в обход ничего не подозревавшим браконьерам. Вдруг в тишине туманной ночи раздался крик:
- Караул! Помогите! Тону!
Это был голос Гинека, паренька из Кестршан. В ответ с противоположного конца плотины донесся сердитый отклик штетицкого лесника:
- Хоть глотку-то не дери, осел!
Другим ответом было то, что подозрительный плеск прекратился. И еще то, что старый Вейр и Голоубек с пустыми мешками потрусили окольным путем по лугам в Путим, радуясь: «Как хорошо, что этот осел свалился в воду».
Помни, Гинек из кестршанской рыбной сторожки, никто не пророк в своем отечестве, особенно ежели об этом пророке не знают.
Так оказался он ослом по обе стороны пруда.
После ухода доброго управляющего в Противин управлять княжеским имением явился Бегальт, немец, который скоро выучился чешскому языку, но не упускал случая вставить в чешскую речь немецкое выражение: «Himmel Herr Gott!»[1].
Фигура управляющего Бегальта была замечательна тем, что куда бы он ни пришел, в дверях появлялся прежде всего его жилет и только потом уж лицо: брюхо у него было таких размеров, что могло бы сойти за любой круглый предмет, только не за человеческий живот, если исходить из утверждения, что человек самое совершенное создание на земле.
Довольно печально, что при описании фигуры управляющего Бегальта приходится упоминать прежде всего именно эту часть его тела, но иначе никак нельзя, потому что за всю жизнь упомянутого лица до вступления его в должность управляющего в Противине она играла исключительно важную роль.
Пищеварительные органы его были, разумеется, в полном порядке и тоже играли важную роль в его жизни.
