Из записок барона Дедема
В текущем году[1] в Париже изданы записки генерала барона Дедем де-Гельдера[2], голландца, служившего в рядах французской армии во времена первой империи, после присоединения голландского королевства к Франции.
Барон Антон [Antoine Baudouin Gisbert] Дедем родился 23.08.1774 в Голландии; десяти лет от рода он отправился с родителями в Константинополь, где его отец занимал в течение 27 лет пост голландского посланника; там он готовился к дипломатической карьере, к которой его предназначал отец, хотя он выказывал с детства решительную склонность к военной службе. В юных летах он много путешествовал, посетил Грецию, Малую Азию, Египет; в 1793 г. вернулся на родину, в Голландию, и, вступив на дипломатическое поприще, занимал довольно видные для своих лет и ответственные должности. Так, в 1798 г. он был чрезвычайным посланником в Париже, с 1800–1810 гг. был последовательно чрезвычайным посланником при Вюртембергском дворе, в Берлине, в Вестфалии, в Неаполе. В 1810 г., когда Голландия была присоединена к Франции, барон Дедем решил переменить карьеру и посвятить себя военной службе и был назначен в 1811 г. командующим бригадою в дивизии маршала Даву, стоявшей в Голландии. В 1812 г. он совершил со своей бригадою поход в Россию в авангарде короля Неаполитанского и был ранен под Смоленском. Дедем один из первых вступил в Кремль, а во время отступления французской армии привез в Вильно известие об этом несчастии. Затем он служил в Великой армии в Германии под начальством маршала Нея, сражался при Бауцене, Лейпциге, Ганау и т. д.; после реставрации Бурбонов вернулся в Голландию.
Он скончался в 1825 г.
Барон Дедем оставил мемуары, сохранившиеся в его семействе, в которых он описал свою жизнь и политические и военные события, им пережитые; для нас интересна та часть этих записок, в коих он описывает кампанию 1812 г.; не вдаваясь в своем описании в изложение всем известных подробностей военных действий, он рассматривает эти события с точки зрения политической и дает критическую оценку действий французских генералов и Наполеона I, стараясь по возможности быть беспристрастным. Он рисует в своих записках настроение французской армии и ее вождей в начале и во время похода, указывает на многие слабые стороны в организации этой армии и на тяжелые условия, в коих она очутилась с самого вступления своего на русскую землю; как смотрели на объявление войны России люди более дальновидные, каких они ожидали от нее результатов и, наконец, как относился сам Наполеон к делаемым ему предостережениям.
С этой частью записок барона де-Дедема мы намерены познакомить читателей «Русской Старины», т. к. его рассказ дополняет отчасти известные нам подробности великой эпопеи 1812 г.
I
В 1810 г., в то время, когда Голландское королевство, возникшее на развалинах Нидерландов, завоеванных Францией во время великой революции, было присоединено к французским владениям, барон Дедем де-Гельдер был посланником в Неаполе. Согласно полученному им приказанию, он передал бумаги посольства поверенному в делах Франции и сам отправился в Париж. Императорский двор находился в Фонтенбло. Все голландцы, представлявшиеся Наполеону, были принимаемы самым милостивым образом, из желания этим позолотить горькую для них пилюлю. Такого же приема удостоился и де-Гельдер и даже не редко был приглашаем на интимные вечера императрицы, где Наполеон подолгу беседовал с ними о делах Голландии и о лицах, стоявших там во главе правления.
Не имея никакого определенного назначения, но постоянно вращаясь в придворных сферах, де- Гельдер прожил в Париже до 15.04.1811, когда он был назначен бригадным генералом.
«В течение 8 месяцев, проведенных мною в Париже, — читаем в его записках, — я имел следить за ходом политических дел в Европе. Я виделся ежедневно с герцогом де-Бассано, с князьями Меттернихом и Шварценбергом, с графом Нессельроде, который был в то время официально секретарем русского правительства в Париже, но в действительности был советником посланника князя Куракина и пользовался уже доверием императора Александра.
Нессельроде жаловался мне неоднократно на то, что от министра иностранных дел герцога Кадора никогда нельзя было добиться никакого положительного ответа. Он не хотел даже передавать заявлений посланника и говорил зачастую: «я не смею сказать этого императору». Нессельроде замечал, что, действуя таким образом, нельзя будет придти к соглашению, и что Россия и Франция поссорятся вследствие того, что они не имеют возможности объясниться.
— Между тем ни вы, ни мы не нуждаемся в новой войне, — говорил он; — у вас своя болячка — Испания, у нас Турция, где мы ведем войну столь же неполитичную и разорительную, как на Пиренейском полуострове.
Нессельроде искренно желал, чтобы мир не был нарушен; и хотя он предвидел, что мир не будет продолжителен, но старался выиграть время. Он попросил меня переговорить об этом с герцогом де- Бассано, который тотчас передал его слова императору. Герцогу было приказано немедленно переговорить с Нессельроде; после первого же их свидания, Наполеон был вне себя от гнева по поводу того, что герцог Кадор не передавал ему все, что следовало, и отрешил его от должности, назначив министром иностранных дел де-Бассано, который давно уже добивался этого назначения, хотя совершенно не годился для него.
Де-Бассано высказывал в это время нередко такие же странные взгляды, как и его монарх. Беседуя с ним, я старался однажды доказать ему, что император Александр I не мог присоединиться к континентальной системе, и, воспользовавшись случаем, сказал то, что граф Нессельроде просил меня передать ему, что император Александр искренно желал сохранить дружественные отношения к Франции и дорожил дружбою Наполеона, но что он не мог объявить войну Англии.
— России, — отвечал министр, — остается только сделать свой выбор и присоединиться всецело к нашей системе, а для того чтобы мы были в этом вполне уверены, ей надобно предоставить нам право разместить французских таможенных чиновников от Ревеля до Кронштадта; но передайте графу Нессельроде, что малейшие переговоры с Англией послужат поводом к войне с Францией.
— Впрочем я сам скажу ему это, — прибавил он.
Поляки видимо желали войны; все известия, получаемые из Варшавы, свидетельствовали о том, что Россия имела полное право жаловаться на враждебные демонстрации со стороны поляков. Наполеон считал себя еще не готовым к войне, и это заставляло его медлить.
Когда я уехал в Гамбург, то император приказал мне вести переписку с герцогом де-Бассано и уведомлять его обо всем, что я узнаю от моих прежних политических друзей в Германии. Это могло быть весьма затруднительно для меня, т. к. мой начальник, князь Экмюльский, был человек крайне неспокойный и подозрительный. Однако, он не препятствовал мне исполнить возложенное на меня поручение с одной стороны потому, что я сообщил ему о повелении императора, а во-вторых, потому, что я часто сообщал ему получаемые мною депеши. Он держал себя очень тактично.
— Я смотрю на вещи иначе, — говорил он; — я пишу в своих донесениях совершенно противное; но каждый из нас должен писать обо всем так, как он смотрит на дело.
18 месяцев спустя герцог де-Бассано сказал мне в Варшаве: «вы были жестоким пророком», но на мои донесения до тех пор обращали весьма мало внимания или, лучше сказать, на них никто не обращал внимания, т. к. все были ослеплены удачей. Я писал, между прочим, из Ростока, что нашими притеснениями мы до такой степени восстановили против себя Германию, что народ восстанет против нас, не спрашивая согласия своих монархов, и что если мы испытаем в России малейшее поражение, то мы можем быть отрезаны от Франции; немцы наверно восстанут поголовно, чтобы избавиться от владычества французов, и восстание это распространится до пределов Голландии. Я сообщил также любопытные подробности о России, о непреклонном намерении русских все сжечь и опустошить и завлечь нас в пустынную местность, чтобы уморить голодом.
