Уман Ик’Чиль глубоко вдохнул курения, и змей видений сжал его в своих кольцах-объятьях…
Но видел он только Шанука. Шанука, от которого всю дорогу старательно отводил взгляд… Они снова были вдвоём в шалаше. Уман Ик’Чиль касался губами пальцев, пахнущих костром, слушал шепот заклинаний на неведомом языке, извивался в крепких руках, принимая в себя дикую неистовую силу…
Очнувшись, он тяжко вздохнул: впервые в жизни Уман Ик’Чиль не понимал, что за знаки подал ему Творец, впервые не мог разгадать танец змея видений. А раз так… Он не хочет и не будет решать судьбу Шанука. Пусть боги поступят по своему усмотрению. А Уман Ик’Чиль, как видно, слаб оказался для такого испытания. И недостаточно щедр, чтобы получить Циновку Ягуара.
… Вернувшись из храма, он велел развязать пленного вражеского вождя и привести к нему. А когда приказание было исполнено, Уман Ик’Чиль отослал воинов, оставшись с пленником вдвоем. По-прежнему не глядя на Шанука, он повел его к темнеющим невдалеке зарослям. И там сказал:
— Уходи! — махнув рукой в сторону сельвы.
И сам повернулся, чтобы уйти. Чтобы оставить Шанука. Навсегда. Своей собственной волей разорвать их союз.
Но Шанук… Так и стоял, не шелохнувшись, у кромки сельвы. И Уман Ик’Чиль стоял, будто к земле прирос…
Сын Севера заговорил первым. И его голос — разве что ниже стал, совсем уже мужским, но звучал так же уверенно… будто они и не покидали маленький шалаш у реки.
— Когда вода принесла Чиль, Шанук хотел быть вместе. Всегда быть с Чиль. Просил Великий Дух. А Чиль?.. Хочет уйти? Опять оставить Шанук?
Уман Ик’Чиль молчал, отвернувшись. Но и не уходил. Его держал голос Шанука. Держал испытующий взгляд. Держал вопрос, на который Уман Ик’Чиль не находил в себе ответа. Долг требует отдать Шанука Ицамне. Желание плоти — оставить себе. А сердце… Нет, не одарит Уман Ик’Чиль Творца самой ценной своей добычей. И откажется от Циновки Ягуара — чтобы не навлечь несчастья на свой народ. Откажется от всего, к чему стремился с рождения, для чего пришел в мир… Всему своя цена. «Уходи же! Уходи скорей… иначе решимость откажет мне…»
Наконец, шаги… Но Шанук не скрылся в сельве, он приблизился к Уман Ик’Чилю, обошел, встал напротив него.
— Нет, Чиль не хочет уйти от Шанук. Зачем делает, что не хочет?
Не мог Уман Ик’Чиль на него смотреть… Не должен. Стоит поднять глаза — вот он, рядом совсем! — алчность снова заговорит сладким голосом, и уже никому не отдаст Уман Ик’Чиль эти глаза, эти скулы, и не отпустит, не пощадит…
Шанук тихо рассмеялся — будто ветер принес горечь трав. Вздохнул.
— Шанук не годится вождь. Плохо заботится о свой народ. Не как Чиль. Но Шанук может позаботиться о Чиль.
И неожиданно схватил за руку, стиснул запястье. Уман Ик’Чиль попытался вырваться, да не смог. И тогда вынужден был посмотреть на Шанука… Как же он вырос, сын Севера. И сколько решимости в открытом взгляде.
— Шанук знает, как сделать хорошо, — он уверенно улыбнулся и положил руку Уман Ик’Чиля себе на грудь. Где сердце. Где запретный знак птицы с огненными крыльями. — Теперь можно.
И зашептал тайные заклинания… Вздрогнул Уман Ик’Чиль — словно ожил знак под ладонью, забился, обжигая кожу горячими толчками. Но Шанук не позволял отдернуть руку, наоборот, крепче — до боли — вдавил ладонь Уман Ик’Чиля.
— Твоё! — произнес, глядя в глаза.
Как только Шанук освободил его руку, алчность оставила Уман Ик’Чиля, и пришло долгожданное спокойствие. Он хотел, чтобы пленник решил сам. И Шанук решил. Сын Севера ясно видел свой путь. А Уман Ик’Чиль — по-прежнему нет… Но всё уже решено.
— Ты выбрал, — сухо сказал Уман Ик’Чиль.
Твердым шагом он направился обратно, к своим воинам. И пленник, не отставая, последовал за ним.
14. Тайное Слово
Заря цвета крови едва занялась, а площадь перед храмом Ицамны уже полна. Из самых дальних поселений собрался народ Красного Ягуара на большой праздник. Вернулся с победой доблестный Уман Ик’Чиль. Сегодня день его славы. И сегодня, принеся великие дары Творцу, воссядет он на Циновке Ягуара. И все земли Чак’Балама назовут его халач виником. Отныне Уман Ик’Чиль и его род будут хранить священный обычай и вести народ Красного Ягуара.
… Уже облаченный в праздничные одежды, он стоял, скрестив руки на груди, у входа в паровую баню. Темнота коридора скрывала его — негоже мешать обряду омовения. Он смотрел…
Только самые красивые и чистые девы могли прикасаться к тому, кто будет дарован Творцу. Гордые выпавшей им честью, прекраснейшие из дочерей Чак’Балама кружили вокруг пленника, словно подхваченные ветром яркие перья. Нежные руки старательно расчесывали гладкие волосы с огненным отсветом, омывали и натирали благоухающими маслами кожу, которая слишком светла для этих земель, украшали стройное сильное тело — не по-здешнему рослое и широкое в кости…
Уман Ик’Чиль наблюдал издалека — невидимый, неслышный. Смотрел, не отрываясь, точно желая наверстать упущенное. Это не была алчность — он знал, что не подойдет и не прикоснется. И сожалением это не было — Уман Ик’Чиль уже отдал, в мыслях и в сердце.
Это было… Он смотрел — и будто незримый мастер высекал на каменной стене: глаза, руки, волосы, губы… Каждую черточку, ничего не упуская. Наносил краски, что не сотрутся, не поблекнут. Прекрасная роспись останется на стене храма памяти… Уман Ик’Чиль не знал названия этому чувству. Но принимал его — как и всё, что давал Шанук.
…Били барабаны. Пели раковины. Главная площадь Чак’Балама — раскрывшийся бутон праздника- цветка. Глаза — сверкающая россыпь взглядов, восхищенных, изумленных, почтительных, любопытных — устремлены на вершину пирамиды. Голоса — звонкий дождь, танцующий на камнях — сплелись в единый ликующий крик.
Смотри, народ Чак’Балама, доблестный Уман Ик’Чиль, первый из воинов, занял место на Циновке Ягуара. И встала рядом прекрасная Шочикель, и подле неё — двое сыновей. Вот кровь, что станет управлять землями Чак’Балама, что свяжет богов и людей. Сегодня. Сейчас.
Уман Ик’Чиль… Верховный правитель Уман Ик’Чиль, величественно-неподвижный, с гордой осанкой и полным достоинства взором, восседал на священной Циновке Ягуара. Перед ним внизу раскинулись земли Чак’Балама, храмы и дворцы, поселения и поля, дороги и зеленый ковер сельвы… Халач виник видит всё со своей недосягаемой высоты. Так показал ему когда-то самый первый змей видений. Сбылось. Но нет радости, даже простого довольства нет: всё видит Уман Ик’Чиль, кроме своего пути… Возможно, лишь всесильное время излечит слепоту его духа…
Он подал знак к началу церемонии. И тут же признался себе, что хотел бы отдалить этот момент. Неуместное желание для халач виника, долг которого — искать благоволения богов, для себя и своего народа… Он надеялся, что всесильное время поможет ему и в этом — избавит от опасных желаний…
Смолкла музыка, затихли голоса, будто повелительный жест Уман Ик’Чиля разом оборвал все звуки праздника. Жрецы — помощники Текум Таша вывели Шанука… И многоголосое восхищение, в один миг утопив тишину, заплескалось волнами у подножия пирамиды. Даже у жрецов блестели глаза — поистине, богатый дар приготовил Творцу Уман Ик’Чиль. Красив пленник: статью подобен молодой сейбе, так же высок и строен, и полон силы. В глазах — глубокая тьма обсидиана. Солнечный свет, лаская, струится по гладкой светлой коже. Уверен и тверд его шаг, а взгляд свободен от смятения и страха.
Он улыбнулся Уман Ик’Чилю — открыто и доверчиво. И тот устыдился: как можно было сомневаться в мужестве Шанука! Нет, не поглотит его мрак Шибальбы, не утащит в нижний мир тяжесть страха — дух сына Севера взлетит лёгким перышком прямо к Творцу. И ждет его край достойных, что раскинулся в тени
