- Да на что она тебе? - с досадой спросил босоркун. - Не ведаешь разве, что здесь ты по её милости? А не проскочила бы во внешний круг, уже как шкурка сухая валялась бы! Не энта девка, так другие жизню из тебя попили, ох, попили бы! Слуги Моранины до жизнеогня куда как охочи, а в бою тем паче! Силушку дармовую всосать, покель ворога в мелки дребезги расколачиваешь кому не по нраву? А девка эта, хоть и не злая, да кровь в ней дурная, иноземная, ей земля наша - что пыль под ногами; спервоначала идёт стороной, никого не задевает, а как свою выгоду углядит - пихнёт, толканёт, колобком покатисся!
- Вы сударь на ухо тугой? - рявкнула я, бессознательно переняв его манеру говорить. - Не знаю уж, что там у неё с вашей братией и вами лично, а только никто не заслужил быть на клочки разорванным и по семи ветрам пылью развеянным! Она человек, живой, а кровь - не вода! Я её не оставлю её! И никуда не пойду без неё!
Сказано было так, как надо. Сильно сказано. Дело осталось за малым - запинать тихий, назойливый голосочек, бормочущий в правом ухе: 'Беги, дура, пока дают, беги, да беги же!'
- Охохонюшки, жизнь моя, полушка медная… Слыхал вот?! - с досадой спросил босоркун моего Стёпку. - Она таперича шею свернёт, голову сложит, а кто со всех сторон виноватым выйдет? Вестимо, нежить степная да нежить горная! У-у-у, люди-человеки, цари природные, очи б мои вас не видывали! И жить с вами не в дугу, и прибить-то невмочно!
- Ну, помогите, пожалуйста, - заискивающе протянула я, сообразив, что лёд тронулся. - Что вам стоит?
- А ну, девка, вот сейчас как через колено да крапивой?! - рассвирепел босоркун, и пыль на дороге закрутилась в маленькие смерчики. - Помогалка тебе аще? Помогалка надобна?! Вихрем тя подыми, родимец тя расколи, гром тя убей! Да я ж сейчас…
- Сами говорили, что до Святого Луки ещё долго ждать, а уже смертью лютой грозите, - я выпятила нижнюю губу, всерьез входя в образ несчастной обиженной всеми блондинки, и, громко всхлипнув, заставила свой взор увлажниться. На всех знакомых парнях это срабатывало безотказно, и мама часто говорила, что при правильной мотивации я даже у чёрта из ада трезубец могу выпросить.
Босоркун прикрыл глаза и застонал. Встречник придвинулся к нему.
- Деда, а деда, - просительно проговорил он, - помоги девице-красавице, а? Сама ведь не знает, что творит, разумница! Дай ей своих угольев набрать, обожжется, после благодарить станет, да поклонится за науку, за ласку да за внимание. Нам-то ить и делать ничего не надобно! Только стрелкой одарить, а уж дальше будет, как судьба кости метнёт…
Босоркун окинул злым взглядом меня (я заставила одну слезинку скатиться по щеке), кота, старательно вылизывавшего шерстку, внучка и досадливо махнул рукой.
- А, ладьте, чаво вздумается, - по-стариковски заворчал он, - ступайте, куды знаете, коли верить не хочете, что о вашем же добре пекусь! На-кося!
Раздался резкий, громкий хлопок, похожий на пистолетный выстрел, противно запахло паленой шерстью. Стёпка громко чихнул и недовольно мяукнул, босоркун, охнув, что-то быстро-быстро забормотал на незнакомом языке. Я удивлённо посмотрела на него: горный дух, смешно морщась, перебросил из одной ладони в другую что-то, взблеснувшее на солнце желтым, и протянул мне. 'Что-то' оказалось короткой стрелкой, судя по виду, целиком сделанной из благородного металла Aurum.
- Что это? - настороженно спросила я - обжегшись на молоке, дуем на воду.
- Что надо, то и даю, в поле тебе лебеды, да в дом три беды! - рыкнул босоркун. - Аль отдумала?
- Не отдумала… но объясните вы толком, что это за стрела и зачем она мне?! - невольно повысила я голос.
Босоркун, зашипев, как королевская кобра, снова перебросил сияющую золотом стрелку из руки в руку. Шерсть на его ладонях тлела.
- Спасенье девки той беспутной! - запричитал он. - Сама ж выпрашивала, вот я тебе и… Ох, да бери, покуда я добёр! Без вервиц обручных, без нитей обетных, без словес несказанных, без долгов несделанных, без мысли худой, черной… да бери же, горюшко!
Стрелка упала в покорно подставленные ладони. Я на всякий случай зажмурилась, ожидая обжигающего жара и вспышки боли, но ничего этого не было. Было странное щекочущее чувство, будто сотни бабочек мелко-мелко машут крылышками, едва касаясь кожи, и мне показалось, что я держу что-то живое. Светлое, дружелюбное - но в то же время опасное и грозное. Пока что оно нежится на солнце, ластится к руке, но разозли его - и пожалеешь, что вообще на свет родился.
Хотя, скорее, не родился, а вылупился, выполз… или как там нечисть появляется?
- Красиво. Только что мне с ней теперь делать? - недоуменно спросила я своих помощников. - Спину чесать? Или в ухе ковырять? Чем я стрелять буду? И, главное, почему я? Мы так не договаривались!
- А что, бабку Палашку кликать?! - не на шутку вознегодовал босоркун.
- Пушкина, Александра Сергеевича, - ехидно предложил вихревик. - Он у них вечно крайний. - Он задумчиво почесал веснушчатый нос. - Гоголя ещё можно. Ну и графа ихнего, толстого именем - вот где сила, вот где мощь, вот где человечище!… А ты, деда, сразу к бабке, да ещё к такой! Глава регионального управления, бррр! - Лохматик поёжился. - Это тебе не хухры-мухры, а ты сразу - бабка…
- Кому бабка, а кому Пелагея Антиповна, - машинально поправила я, а в следующий миг, выпучив глаза, обеими руками вцепилась босоркуну в рубаху. Тот взвыл нечеловеческим голосом: в запале я едва не воткнула ему в нос зажатую в кулаке стрелку. - Бабуля?! Бабушка?! Вы знаете мою бабулю по имени?! Так она, получается, - я шумно сглотнула, - из ваших? Моя бабуля? Моя?! А я ни сном, ни духом, что вы вообще есть?! На самом деле?!!!
Босоркун тихо взвыл. Дерюжная рубаха истончилась, потеряла плотность, пальцы прошли сквозь ткань, не разрывая её, как сквозь воду, и горный дух, ожесточённо плюясь, отскочил от меня сразу на десяток шагов.
- Знаешь, деда, мстится мне, она просто глупа, - произнес вихревик - вроде бы негромко, но с тем расчетом, чтобы его услышали. Степка раздраженно дернул ухом, но я сделала вид, что ничего не заметила: если вцепляться в рожу каждому, кому вздумается отпустить глупую остроту в адрес 'настоящей блондинки', никакого маникюра не напасёшься. - Блискавицу кинуть только, а уж она кого надобно сыщет!… Ладно уж, за мной тоже отдарочек. Без вервиц обручных, без нитей обетных, без словес всяческих… ну, и далее, как деда сказывал. Лови, волховка, лук-самобой, чтоб стрелять тебе - не перестрелять!
Он залихватски хлопнул в ладоши, и я, озадаченно моргая, подняла с земли… ну да, арбалет. Новенький, блестящий, будто только что вышел из мастерской, с оптическим прицелом и изумительной резьбой на деревянном ложе, он был лёгким и удобным, и даже у такой невежды, как я, лежал в руках, словно влитой.
- Сюда стрелку ложи, а таперя тетиву натягивай да закрепляй, - распоряжался вихревик. Босоркун и Стёпка наблюдали за нами, постреливая взглядами в сторону пригорка и, видимо, надеясь, что с Катариной покончат раньше, чем я раскачаюсь на огневую поддержку. - По взору наводится, куда смотришь, туда и попадёшь… да не копошись ты, коли вправду помочь хочешь! Дождёшься заломают рыжую, к тебе лапы потянут. А коли не хочешь, возвертай самобой с блискавицею, да лезь в колымагу свою самоходную… Да стреляй ты, копуша, дожимают уже!!!
Коса больно хлестнула по спине, когда я развернулась и прижала арбалет к плечу так привычно, словно делала это по сто раз на дню. У Катарины дела и впрямь обстояли скверно. Уйдя в глухую оборону, она едва-едва успевала рассекать и отбивать тёмные кляксы, которые лениво метал в неё тощий парень в балахоне. Кошмарная, похожая на адского кота тварь, кружила вокруг запыхавшейся девушки, то задевая её хвостом, то несильно шлёпая поперёк спины лапой со втянутыми когтями, и забавлялась ужасом жертвы. Котище играл с Катариной, как, бывало, Стёпка играл с пойманной мышью, прежде чем её слопать: отпустит и поймает, снова отпустит и снова схватит. А когда бедняжка уставала так, что уже с места не могла сдвинуться и только беспомощно сучила лапками - довольно урча, отгрызал ей голову. И на морде у него было то же садистское выражение.
Странная вещь - человеческий разум! Я отчётливо видела пригорок, девушку со сверкающим мечом и пятерых представителей нечисти, слышала, что мне говорили, отвечала, спорила, возмущалась, даже что-то требовала - но до мозга информация не доходила. Застревала где-то на полпути. Следовало увидеть слишком плавные и мягкие, скользящие движения твари, не свойственные ни одному зверю, которого я знала, и рассмотреть, как следует, её жуткую морду, чтобы убедиться: нет, это не сон, а самая настоящая
