нас двое.
X
Трехина искать не пришлось. Он приехал в квартиру убитого дяди и тотчас начал распоряжаться в ней как хозяин.
Это был господин лет тридцати трех, с типичной наружностью отставного поручика-скандалиста.
— Где ключи? — спросил он у Лукерьи, едва вошел в комнату.
— У следователя и пристава. Пришли, все описали, печати присургучили и ушли!
— Так! А ты стащить много успела? А? Ха-ха-ха! Ну, там я с ними поговорю! А теперь устрой закуску и водки! Скоро!
Лукерья засуетилась готовить завтрак новому барину. Он прошел в спальню, где, не снимая сапог, растянулся на дядюшкиной постели. Лукерья принесла ему завтрак.
— Свои истратила, — сказала она.
— Ничего, сквитаемся, — ответил Трехин и, обняв ее под колени, привлек на постель.
— Ну, говори, старый хрыч путался с тобою? А?
— Что это вы, какие глупости! — кокетливо усмехнулась Лукерья, оказывая ему слабое сопротивление.
— Рассказывай! Он ко всякой бабе, как муха к меду! Машка была?
— Была. К следователю ездила и на вас показала, а потом сюда.
— На меня? Что на меня?
— А что вы дядюшку своего убили! — сказала Лукерья.
Трехин выпустил ее и вскочил.
— Это она на меня! Ха-ха-ха! Со злости, значит. От великой ревности. Ну, уж и оттреплю я ей шиньон! Будет знать Степана!.. А что ей наследство улыбнулось — это верно!
— Она сказывала, что он уже написал.
Трехин опять вскочил и вытаращил глаза, словно подавился куском.
— Врет! — заревел он через мгновение и вдруг, схватив фуражку, вихрем вынесся из комнаты…
Следователь только что окончил обед и собирался отдохнуть, когда слуга доложил ему о господине, который непременно хочет его видеть.
— Обязательно и непременно! — раздался сиплый голос, и в комнату вошел Трехин.
Ястребов встал и вопросительно посмотрел на него.
— Трехин! Степан Петрович, оговоренный девицей Караваевой в убийстве своего дяди и, между прочим, пришедший узнать о наследстве, так как нет ни гроша! А по оговору готов отвечать.
Ястребов на мгновение растерялся.
— Простите, теперь неслужебное время, и по делу я вас прошу прийти ко мне завтра к одиннадцати часам.
— Очень хорошо!
— Что же до наследства, это меня не касается. На ввод есть законный срок, а до той поры все у судебного пристава.
Трехин словно опомнился.
— Очень хорошо! Прошу извинить! До завтра! — и, щелкнув каблуками, он повернулся и вышел.
Ястребов лег на диван.
— Чушь, — сказал он вполголоса, — убийца так открыто не появился бы. Просто баба из ревности наплела… Однако рожа разбойничья, — через минуту пробормотал он, — в уголовной практике встречаются всякие наглецы… Завтра выясню, — решил он и закрыл глаза.
XI
Патмосов вышел из вагона и, не заходя домой, направился в меблированные комнаты на Невский, в дом пятьдесят четыре.
— Где здесь живет Трехин? — спросил он дворника.
— А в номере шестнадцать, у Анфисовой. Вон лестница направо, — указал он.
Патмосов поднялся по лестнице, остановился у квартиры № 16 и позвонил.
Незапертую дверь открыли, и Патмосов увидел высокую старуху с нечесаными волосами и выпученными глазами.
— Трехин, Степан Петрович, дома? — спросил он.
Старуха энергично тряхнула головой.
— Третий день нет. Как ушел, так и нет. Вам что?
— Дело есть. Позвольте ему записку оставить.
— А, сделайте милость. Войдите к нему. Вот дверь направо!
Патмосов отворил дверь и вошел в типично меблированную комнату.
Он подошел к письменному столу и присел. В комнате появилась старуха и спросила его:
— Вы кто же будете? Из приятелей?
Патмосов кивнул.
— Чай, по 'Зеленому якорю'? — сказала снова старуха и продолжала: — Его нет, а в газетах пишут, что его дядюшку ухлопали. Наследник теперь. То-то начудит!
— Не без этого! — вставил Патмосов.
Старуха подошла ближе и понизила голос:
— А он-то его ругал да поносил! Как напьется, так и ругать его! Тут в субботу вернулся пьяный- пьяный и ну кричать: 'Убью я его, пса старого!' Даже страшно. Ан и накликал!
Патмосов встал.
— Я лучше зайду завтра!
— А записку?
— Нет, я уж на словах.
— Как знаете, а коли его завтра не будет, объявку сделаю и комнату сдавать буду. Ну его!
Патмосов отправился в сыскное и попросил найти Резцова, дав его адрес.
— Просто сыскать?
— Да! И если он есть на квартире, известить меня, а нет — поискать по городу и тоже меня известить. Арестую я сам!
Дома Патмосов достал бумажник, вынул из него три почтовых листика и начал внимательно прочитывать их.
Это были три письма, писанные, несомненно, одной и той же женщиной к любимому человеку, и для Патмосова, по мере чтения их, становилось ясно, что процентщик не может получать таких писем.
Первое письмо начиналось воплем любящего сердца: 'Сережа, не мучай меня так безжалостно!' Дальше шло страстное объяснение в любви и опять просьба не говорить о чем-то — 'об этом'.
'Я не могу решиться на это никогда, никогда, — читал Патмосов. — Он для меня отец, я для него дочь. Могу ли я надругаться над его чувством и оставить его одинокого! Я и так считаю себя подлой, подлой. Не мучай же меня, Сережа, и не говори мне об этом', — оканчивалось письмо, и после него подпись: 'Твоя В.'.
Второе письмо касалось ребенка — 'маленького нашего Сережи'.
'Я была вчера у него', — написано было дальше, и следовало восторженное описание младенца.
И, наконец, третье — не письмо, а записка: 'Бога ради, съезди туда и сегодня же сообщи мне, что с С.? У нас прием, и я как арестованная. Бога ради!'
И все.
