лестнице смело и быстро спустилась наземь. Потом она перешла Юрзуф вброд в том месте, где река была мелка и каменисто ее дно.
Азальгеш, крадучись, пошла по селеньям и тут-то увидела Бурумира в его настоящем свете. Много ужасных, потрясающих картин прошло перед ее глазами… Азальгеш видела, как Бурумировы воины мучили насмерть какого-то дряхлого, седого старика, допытываясь у него, где спрятаны его сокровища. Она видела, как воины, по его повелению, гнали целую толпу в подземные темницы. Нескольким человекам отрубили головы, и кровь по земле текла ручьем. Воины неистовствовали, но пуще их неистовствовал Бурумир. Где ни пройдет он со своей разбойничьей шайкой, там цветы не цветут и трава не растет, птички замолкают и лишь слышатся повсюду плач и стоны…
Азальгеш весь день ходила по долине из селения в селение, и сердце ее – доброе, жалостливое ко всем людям – кровью обливалось: нигде не видала она ни одного веселого, оживленного лица, нигде не слыхала ни песен, ни смеха, ни звонких детских голосов…
Бледная, как снег, блестевший на вершинах гор, возвращалась в тот вечер домой Азальгеш.
– Мой муж – разбойник… А я до сих пор не знала… верила ему! – шептали ее побледневшие губы. – Я умру… убью себя…
В ужасе и отчаянии смотрела она вокруг своими широко раскрытыми, помутившимися глазами и сжимала судорожно в руке свой маленький, блестящий кинжал… «Твоя смерть никому не поможет! – подсказывала ей совесть. – Никому не станет легче от того, что ты умрешь…»
– О, я несчастная! – в порыве жгучего горя вскричала Азальгеш, и ее прелестные, золотистые волосы волной рассыпались по белоснежным плечам. – Мое слово бессильно и бессильна моя рука… Зверь не поймет меня и не смирится… Что ж мне делать?.. Ох, горемычная, горемычная я…
Она закрыла лицо руками и плакала горько… Картины, виденные ею за день, въявь восставали перед ней.
– Что мне делать? – шептала она.
Ни тополь, склонявшийся над нею, ни перелетный ветерок, шелестевший кустами роз, ни волны бурливого Юрзуфа не давали ей ответа…
Азальгеш по шелковой лестнице опять поднялась в свою башню.
VI
Наступила ночь. Синеватый сумрак окутал долину. Вершины гор еще светились, но вскоре и они стали меркнуть и потускли… Тьма залила мир.
Ночь была мрачная, бурная. Ветер, как бешеный, проносился по долине, со свистом врывался в ущелья и грохочущим эхом отдавался в каменных недрах гор. Юрзуф бурлил, шумел и белой пеной хлестал в крутые, утесистые берега.
В небесах было так же темно и мрачно, как и на земле: ни месяца, ни звезд не было видно в ту ночь. Грозные тучи надвигались с запада.
Вестовой колокол на башне сам собой раскачивался от ветра и жалобно, уныло перезванивал, словно о покойнике…
Бурумир на тот раз запоздал. Расставшись со своими воинами, он, как всегда, один вступил на висячий мост. Опасно было идти: ветер рвал и раскачивал легкий холщовый мост. Бурумир остановился, свистнул и посмотрел вверх. Тяжелый, мрачный силуэт башни, торчавшей на скале, едва-едва выделялся на темном небе. В окне, как всегда, брезжил свет. Там, как всегда, стояла Азальгеш, положив на подоконник свою правую, светящуюся руку. И посреди все более и более сгущавшегося ночного мрака только это одинокое голубоватое сияние озаряло Бурумиру путь.
Он пошел… Внизу, глубоко под его ногами шумел, бурлил Юрзуф. Ветер с силой потрясал холщовый мост. Вспыхнула молния и фосфорическим сияньем обдала всю окрестность. И при этом брезжащем, дрожащем свете на мгновение, как в громадной панораме, показались селенья в глубине долины, и леса, темневшие по склонам, и высокие вершины гор, пропадавшие во мраке, и черные, грозные тучи, тяжелою, безобразною массой низко нависшие над землей. Миг – и все опять погружено в беспросветную тьму…
Гром грянул со страшным треском и далекими раскатами рокотал между гор, и долго еще его отголоски отдавались посреди ущелий и скал, словно там какое-то чудовище глухо, сердито рычало…
Бурумир уже дошел до средины моста и вдруг остановился над клокочущей бездной, как вкопанный…
Правая светящаяся рука Азальгеш в это мгновенье померкла, затмилась… Голубое сиянье пропало в окне. Свет, так долго светивший Бурумиру и уже не раз спасавший его, теперь исчез, оставив его посреди мрака.
– Азальгеш! – хриплым, задыхающимся голосом крикнул Бурумир…
Ему почудилось, что в окне он видел не кроткую, смиренную свою Азальгеш, но грозного божьего ангела, нисшедшего на землю покарать его за великие прегрешения. Дрогнул Бурумир, пошатнулся, как пораженный громом… еще один неверный шаг, еще один порывистый налет ветра, и Бурумир повалился с моста… Холодные, бурливые волны Юрзуфа поглотили его в тот же миг, закрутили и повлекли вниз по течению, разбивая его в дребезги об острые каменья…
Ветер по-прежнему бушевал, Юрзуф по-прежнему ревел, небо чернело и грозовые тучи ходили над потемневшею землей. Высокая башня по-прежнему мрачно и сурово высилась на скале. Вестовой колокол уныло перезванивал, раскачиваясь от ветра…
У окна стояла Азальгеш в своем белом одеянье, бледная, с распущенными волосами, слегка развевавшимися от ветра. Скрестив руки на груди и прислонившись к амбразуре окна, она задумчиво смотрела на расстилавшийся перед нею мир, все еще погруженный во мрак. Губы ее сжаты; ее страдальческое лицо серьезно и строго, решимость во взоре… А правая рука ее опять начинала светиться слабым голубоватым сияньем…
Азальгеш, измученная пережитыми ужасами, заснула только перед утром, вернее сказать, вздремнула тут же, в амбразуре окна, прижавшись к холодной стене.
Во сне ей являлся какой-то седовласый старец и говорил:
– Азальгеш! Люби народ, будь жалостлива к нему и светом истины просвети его!
И Азальгеш исполнила завет старца.
Она любила народ, всегда была жалостлива к нему и просветила его светом истины.
При ней, говорят, люди были счастливы…
Одно старинное преданье повествует, что Азальгеш приняла христианство и сама ходила из края в край, проповедуя народу учение Христа.
Много чудных песен сложили о ней певцы; иные из этих песен еще и до сего дня живут в народе.
