именами, который придумал он, и гости совсем перестали ходить, дом опустел, ясно из-за чего.
На брит-мила[2] и то пришло человека полтора-два. Мохель нараспев произнес имена, громко подсказанные мужем: «Итай и Даниэль», а жена продолжала бормотать про себя, но вполне отчетливо: 'Хамураби и Навуходоносор'.
После такого публичного позора муж отвел жену в спальню и запер на ключ. Затем снял с младенцев бирки с именами, которые дала жена, а имена на своих бирках обвел черной тушью И еще купил каждому именной жетончик и набор именных рубашечек Муж очень надеялся, что при виде таких мер жена одумается и полюбит Итая и Даниэля.
Не тут-то было! Положение, с точки зрения мужа, стало еще более отчаянным: мало того, что от них отказались друзья, но, когда жена первый раз вывезла в свет Хамураби и Навуходоносоре из городского парка бежали все чужие мамаши и даже няньки на работу, делать нечего, муж вернулся, но мрак от этого не рассеялся.
Однажды он пошел домой посмотреть что там творится в два часа пополудни. Не занимается ли жена в его отсутствие черной магией или какой-нибудь другой дьявольщиной? Чепуха конечно: всего-навсего кормила детей и меняла пеленки, так что муж вернулся на работу еще более подавленным, чем всегда.
В один прекрасный день, когда он работал на портальном кране, далеко внизу появилась жена с двойняшками в коляске. От ворот порта она шла к причалу. Муж попросил подменить его слез на землю и, счастливый, пустился со всех ног к жене. А та говорит:
— С Добрым утром, ты забыл бутерброды.
Муж расстроился — не описать. Он-то думал — покорилась и поладила с Итаем и Даниэлем. Но когда он услыхал зачем ее сюда принесло, его оглушило, как если бы эта женщина выстрелила ему в лоб. И прямо в порту он выдал не просто спектакль а гала-концерт! Рвал на себе волосы, размазывал слезы по лицу, допустил себя до полного, так сказать, и окончательного самовыражения А все портовики стояли и смотрели, какую он поднимает пыль и как в ней катается. Жена тоже стояла и смотрела.
Ровно через час и тридцать минут таких кульбитов он выпрямился, выпятил грудь и сказал:
— Одно из двух: либо ты зовешь их Итаем и Даниэлем, либо — конец. Всем: тебе, двойне и мне.
— Быть по-твоему, — сказала женщина — но Итай — вот этот, а не тот, тот Даниэль. Не так ли?
Муж не верил своим ушам. Ну как поверить что жена выбросила из головы имена Хамураби и Навуходоносор? Но вот вам, пожалуйста!
ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ИСКАЛА «УОКИ-ТОКИ»
Шла война, и всем хотелось быть причастными к ней. Многие купили себе карманную рацию, более известную под жаргонным названием «уоки-токи», то есть «шагай-болтай», а часть пересел» в «джипы» на стоящего защитного цвета. На дорогах стало опасно ездить. Движение по скоростной, левой полосе и по междугородным шоссе разрешили лишь тем, кто мчался с флажком на радиаторе, остальным пришлось примириться с ездой на автобусах для простых штатских, правда с пятидесятипроцентной скидкой на билет.
Кончилась война, но «уоки-токи» по-прежнему расхватывались, как горячие пирожки. Люди не могли совладать с собой. Мания продолжалась.
Жила-была женщина без особых примет, кроме вышеуказанной мании, то есть необоримого желания иметь дома «уоки-токи». Правда, чтобы с кем-нибудь переговариваться, нужны, по меньшей мере, две карманные рации, но женщина хотела только одну, а продать некомплект никто не соглашался. В магазинах повторяли одно и то же: «уоки-токи» идут в паре, как носки, перчатки или ботинки, пускай поищет себе компаньона.
Но компаньон не нашелся, потому что у людей были другие заботы, например малый ассортимент яиц на базаре. Как быть? Женщина ума не могла приложить. А вы, что посоветовали бы? Разве приобретения на компанейских началах не проблема? Где взять компаньона, чтобы купить «уоки-токи», если на пару не всегда купишь и булку хлеба? Шла, правда, война, которая сближает мужчин и делает девушек более покладистыми.
Однако две рации «уоки-токи» женщина не хотела. Она хотела только одну, и ничего не выходило.
Как-то она попала на улицу Базель в Тель-Авиве. Там лукавый молодой парень распродавал водяные баки по неслыханной дешевке. Он же торговал карманными рациями поштучно, а цена — пятьдесят шекелей за штуку, причем половину можно старыми деньгами. Кто пройдет мимо такой находки! Женщина кинулась к ящику с рациями, чтобы отобрать себе подержанную «уоки-токи» в состоянии лучше новой.
Денег у нее было сорок шекелей. Парень бросил лукавить и уступил «уоки-токи» всего за тридцатку новыми, смешно сказать.
Женщина включила рацию и начала говорить. Открыв рот, она его больше не закрывала. Из Тель- Авива она пошла гулять пешком в Хайфу. Она шла берегом, шагала по песку, шлепала по воде, болтала языком и глушила частоты чужих «уоки-токи». Их владельцы приходили в негодование. Они переставали слышать друг друга, — а как поддерживать связь в таких условиях?! В Нетании женщина задержалась попить кофе на знаменитой площади у моря, где с туристов и других болванов дерут в закусочных двадцать шекелей за пищу. Там она заказала чашку кофе из кофеварочного автомата, но не только с молоком, а и с лимоном. Подобного рецепта, известно, не существует. Его не готовят нигде на свете, разве что в Герцлии-Питуах, где живут большие богачи. Хозяин не знал, что делать с этой маньячкой, которая у него изымает из товарно-денежного оборота целый столик, пока ей не принесут кофе и с молоком, и с лимоном. Люди добрые! Существует же предел всякому терпению! Пусть идет к специалисту и лечится!
А тем временем женщине, в сущности, уже не о чем было говорить. В двадцать пятый раз она мямлила в «уоки-токи» свою биографию, свою родословную и свои мечтания. Она проговорила все кусочки из текстов, которые когда-то знала наизусть, продекламировала все первые куплеты, уцелевшие в памяти из стихотворений, завела старые патриотические песни и довела владельцев других «уоки-токи» до белого каления.
Женщина не унималась. Она продолжала молоть языком, словно съела транзистор, хоть в это и трудно поверить. От перенапряжения из «уоки-токи» искры уже посыпались, а говорильный аппарат женщины даже не нагрелся.
Где-то вскоре за Зихрон-Яаковом рация сама взмолилась о помиловании. На простом ивритском языке «уоки-токи» попросила пощадить довольно сложную электронику и не доводить ее до истерики. И действительно, женщина объявила антракт, который продолжался до самого ручья Кишон.
На берегу Кишона она взяла пробы разноцветной жидкости, лившейся в ручей, как из канализационной трубы. Женщина имела в виду сравнить аромат хайфских нечистот с ароматом тель- авивских. Сравнение показало, что сравнивать нечего — и те и другие несравненны. Так удалось прийти к заключению, что пора их осушить. По «уоки-токи» женщина связалась с фирмами машин для сушки белья и заказала гигантские вентиляторы, чтобы высушить Кишон и Яркон до дна. Давайте покончим с запахами! По рации она провела всю эту операцию, а затем проруководила облицовкой Кишона и Яркона итальянским мрамором. Когда же к ней явились жители Нетании с бурной демонстрацией протеста против того, что их ручей Александр не облицевали, женщина ответила, что нельзя оставить без единого вонючего ручья целую страну, как это ни прискорбно.
После того как поставленная задача была успешно решена, женщина услыхала сирену приближающейся полицейской машины, высланной конфисковать у нее «уоки-токи», чтобы лишить возможности внезапно затопить долину Хулы водой и таким образом погубить всю аграрную инфраструктуру местного киббуцного движения.
Женщина отдала свою рацию легко, сказав при этом, что «уоки-токи» ей надоела, да и старость подошла. Пора ехать домой.
