думал, да и махнул рукой… Только иногда выбирался летом отдохнуть в Карелию, да и то после смерти жены — ни разу.
Второй, кроме жены Марины Никитичны, и теперь уже, вероятно, последней любовью Кощеева был Летний сад. На его глазах окружали оградой памятник Крылову, восстанавливали Чайный домик, перекрашивали знаменитую решетку (в пятидесятые, после ремонта, она одно время была оранжевой, что вызвало гнев возмущения петербуржцев) и меняли конфигурацию пруда.
Дмитрий Петрович прекрасно знал всю историю сада — от самого его основания. В перестройку по инициативе Дмитрия Петровича зимние деревянные кабинки, в которых укрывали от снега статуи, изменили конструкцию: вместо плоских крыш завели косые, чтобы талая вода стекала на землю, а не внутрь.
Кощеев провел в Летнем саду много тысяч часов. Он бывал здесь в прямом смысле слова ежедневно (разумеется, кроме зимы, когда сад закрывали, но Кощеев дружил с местным отделением милиции и нередко хаживал и по заснеженным тропинкам).
Иногда ему грезилось, что он и умрет здесь, в саду. Впрочем, в следующем году Летний собирались закрывать на реконструкцию, и что-то подсказывало Кощееву, что торжественного открытия нового сада он не увидит. Но волновало Дмитрия Петровича не это (никто не вечен, а три четверти века — немалый, в сущности, срок). Волновал его утвержденный проект реконструкции.
Архитектор задался целью воссоздать все, что когда-либо в саду было. И фонтаны, которые били здесь при Петре (и фундаменты которых в земле сохранились). И живой лабиринт, выращенный при Екатерине. И какие-то случайные павильоны безо всякой художественной ценности. И вмонтированную в решетку часовню, поставленную в честь спасения Александра Второго от каракозовского покушения… Все — одновременно.
Кощеев считал, что это убьет Летний сад. Уничтожит его главное чудо — лаконичную, если угодно, минималистскую гармонию.
Две недели назад Дмитрий Петрович написал письмо губернатору. Он был знаком с ней — встречался в составе делегации ветеранов еще в период предвыборной кампании. Губернатор (тогда еще кандидат), душевная симпатичная женщина, выделила тогда Кощеева изо всей делегации, долго с ним беседовала и сказала на прощание, что «если что», он может рассчитывать на ее помощь.
И вот это «если что» случилось. Дмитрию Петровичу пришлось обратиться в Смольный. Но ответа не было уже полмесяца, и он не понимал почему…
Кощеев сидел на скамейке, положив руки на рукоятку трости, а подбородок — на руки. Думал. Чья-то тень закрыла заходящее солнце. Кощеев поднял глаза. Перед ним стоял молодой человек, в котором старый ученый не сразу, но узнал студента с платного отделения.
— А, Брилев… — вежливо кивнул он. — Тоже решили воздухом подышать?..
— Вас ищу! — развязно ответил студент.
— Какие-то вопросы?.. Готов выслушать.
— Вопрос один: оценка за экзамен.
Брилев стоял, засунув руки в карманы брюк. Лицо его выражало решимость.
— Так в чем же дело? — не понял Кощеев. — Готовьтесь, сдавайте, все в ваших руках.
— Хватит, насдавался, — перебил Брилев.
— Чего ж вы тогда хотите?
— Три балла. Мне больше не надо, — Брилев вытащил из кармана куртки зачетку. Точнее, резко выдернул. Будто это не зачетка, а нож.
— Вы шутите?..
— Шутки кончились, — с нажимом заявил студент. — Не поставите — пеняйте на себя.
Кощеев, опираясь на трость, медленно поднялся. Выдохнул возмущенно:
— Что ты сказал?..
— Голову оторву, — пригрозил Брилев, закусив губу.
— Наглец! — прошептал Кощеев сорвавшимся от возмущения голосом. — Прочь отсюда! И чтоб на кафедре я тебя больше не видел! Прочь!..
И что есть сил толкнул Брилева. Теперь студент стоял против фонаря. Он отражался в его безумных зрачках. Словно зажглись в глазах костерки адского пламени.
— Ты достал, Кощей!.. — Брилев схватил его за отворот пиджака. — Я из-за тебя в армию не пойду! Понял?!
— Там тебя жизни научат. Отпусти, негодяй! — Кощеев пытался освободиться.
— Не тебе о моей жизни судить, козел вонючий!..
Кощеев неловко тюкнул Брилева тростью. Силы, конечно, были не те… Тот легко отбил удар рукой, отобрал у старика тяжелую трость и резко ударил его в висок.
Потом еще раз. И еще…
Кощеев вскрикнул, упал и остался лежать без движения. Брилев наклонился, пощупал старику пульс. Распрямился и сказал: «Ни хера себе!»
Вдали раздался свисток сторожа. Брилева словно молния поразила, он весь скособочился, закрыл зачем-то голову руками… но быстро сообразил, что это лишь сигнал о скором закрытии сада.
Волоком дотащил тело Кощеева до Лебяжьей канавки и спихнул его в воду.
Туда же выкинул трость…
Руки его почти не тряслись. Он быстро прошел по крайней аллее, разминувшись со сторожем и нарядом милиции, который как раз отходил в другую сторону от пруда.
Из ажурных ворот он вышел, никем не замеченный.
Лихо!..
Брилев даже ухмыльнулся — вспомнил анекдот, как поручик Ржевский гулял с барышней по Летнему саду.
— Поручик, вы хотели бы стать лебедем?..
— Голой жопой в мокрую воду?! Бр-р-р… Ни за что!
В прошлом директор молочного магазина, что на углу, а теперь его владелец (ныне магазин был позиционирован как «мини-маркет») и хозяин еще двух или трех близлежащих торговых точек пятидесятилетний толстяк Иван Солодунов слыл самым богатым человеком в подъезде.
Несколько лет назад он прикупил к своей трехкомнатной квартире соседнюю двухкомнатную и являлся теперь обладателем настоящего «пентхауза» на последнем этаже.
Сейчас он сидел, развалившись, в кресле, в ярко-красном спортивном костюме (это был фирменный «Adidas», Иван Тимофеич не любил подделок, особенно после того, как сильно «попал», купив сдуру партию китайского барахла с надписью «Adidos»). Сидел и пил пиво из жестяной банки. Черемыкина стояла перед ним в стареньком домашнем платьице, неловко скрестив руки на груди.
— Две тыщи, соседка, деньги немалые… — тянул Солодунов нутряным басом. Было впечатление, что заговорил большой цинковый бак. — Очень немалые деньги, соседка, две тысячи долларов…
Он был уверен, что мысль, повторенная дважды, лучше усваивается.
— Так ведь посадят его, дурачка, — всхлипнула Черемыкина. — На три года, может быть!..
— Зато поумнеет, — предположил сосед. — Будет время для размышлений.
— Да какое там, Иван Тимофеич!.. Он же под дурное влияние — за пять минут… Бандитом вернется, вся жизнь насмарку…
Солодунов помолчал, подумал.
— Воспитывать надо было с детства, а то много воли дала. Да, с детства воспитывать, а воли — не давать! Пороть!
— Когда воспитывать-то, если на фабрике в две смены ишачила… — смахнула слезу Черемыкина. — Одна ведь, без отца, его растила. Да и неплохой он парень, дурной только малость… Пропадет!
Солодунов опять задумался.
— Иван Тимофеич, миленький, помогите. Больше некому!..
— Ты думаешь, мне деньги с неба валятся?.. Или в «Поле чудес» выиграл?.. Все своим трудом, своими руками! Без сна и продыху. Добро не приходит само!
