Хулио Кортасар
Вторая поездка
Это малыш Хуарес познакомил меня с Циклоном Молиной как-то вечером после боя, вскоре Хуарес отправился в Кордову, нашел там работу, но я время от времени встречался с Циклоном в кафе на улице Майпу, дом пятьсот, которого теперь уже нет, почти каждую субботу после бокса. Возможно, мы стали говорить о Марио Прадасе с самого первого раза, Хуарес был таким фанатом Марио, просто сам не свой, но не больше Циклона, потому что Циклон был у Марио партнером по спаррингу, когда Марио готовился к поездке в Штаты, и помнил столько всего про Марио, и как он бил, и как пригибался до самой земли, и его великолепный удар левой, и его спокойное мужество. Все мы следили за карьерой Марио, и стоило нам встретиться после бокса в кафе, как непременно кто-нибудь вспоминал про Марио, и все за столом затихали, парни молча затягивались сигаретами, а потом начинались рассказы, много раз уже слышанные, уточнения, иногда споры по поводу дат, противников и матчей. Тут Циклону было что рассказать, больше, чем другим, потому что он был партнером по спаррингу у Марио Прадаса, и, ко всему прочему, тот относился к Циклону по-дружески, нельзя забывать, что Марио устроил ему первый дополнительный матч в Луна-парке во времена, когда на ринге жаждущих сделать карьеру было больше, чем в министерском лифте.
— Я тогда продул по очкам, — говаривал Циклон, и мы все смеялись, казалось забавным, что он так скверно отплатил за услугу, которую ему оказал Марио. Но Циклон ни на кого не обижался, тем более на меня, после того как Хуарес сказал ему, что я не пропускаю ни единого матча и знаю все о чемпионах мира начиная с Джека Джонсона, что твоя энциклопедия. Может, поэтому Циклону нравилось субботними вечерами встречаться со мной в кафе с глазу на глаз и говорить о спорте. Ему нравилось слушать о временах Фирпо, для него все это было чистой мифологией, и он смаковал, как ребенок, каждую новую деталь; о Гиббонсе и Танни, о Карпентье, я ему рассказывал о том о сем, мне и самому нравилось вытаскивать на свет божий воспоминания, все это нисколечко не интересно ни супруге моей, ни дочурке, сам понимаешь. А кроме того, Циклон все время так и выступал в дополнительных матчах, выигрывал и проигрывал более-менее поровну, не продвигаясь наверх, он был из тех, кого публика знала, но не особо любила, редкие голоса ободряли его посреди долгого скучного матча. Тут уж ничего не поделаешь, и он это знал, у него был плохой удар, ему не хватало техники, а в нынешние времена всякий дурак драться умеет; я, конечно, ему об этом не говорил, но считал его приличным боксером, который зарабатывал себе несколько песо, сражаясь в меру сил, у него никогда не менялось настроение, выигрывал он или проигрывал, он был как пианист в баре или актер на вторых ролях, ну, ты меня понимаешь, делал свое дело как будто бы отрешенно, никогда я не замечал, чтобы он как-то по-другому вел себя после матча, он приходил в кафе, если не был слишком побит, мы попивали пивко, а он ждал замечаний и принимал их с добродушной улыбкой, излагал мне свою версию боя, прочувствованную на ринге, иногда совсем не похожую на мою, увиденную снизу, мы веселились или молчали, судя по тому, как шли дела, и пивом либо отмечали праздник, либо залечивали раны, эй, Циклон, парнишка, милый мой дружок. И именно с ним должно было
Знаю только, что перед тем, как это началось, мы снова говорили о Марио Прадасе, а Циклон мне давал сто очков вперед, когда мы заговаривали о Марио, уж он-то о Марио знал больше, чем кто бы то ни было, хотя и не смог поехать с ним в Штаты на чемпионат мира, тренер выбрал только одного партнера по спаррингу, потому что в Штатах боксеров пруд пруди, и выбор пал на Хосе Каталано, и все же Циклон был в курсе всего благодаря друзьям и газетам, знал о каждом бое, выигранном Марио, вплоть до самого последнего, знал и о том, что случилось после, никто из нас не мог этого забыть, но Циклону было хуже всех, у него прямо рана какая-то открывалась в голосе и во взгляде, когда он об этом вспоминал.
— Тони Джарделло, — говорил он. — Тони Джарделло, выблядок.
Никогда я не слышал, чтобы он оскорблял тех, кто его самого побил, во всяком случае так, по- матерному, не оскорблял. То, что Джарделло одолел Марио Прадаса, не укладывалось у него в голове, и чем больше он узнавал о бое, чем больше деталей складывал воедино, читая газеты и выслушивая очевидцев, тем сильнее в глубине души не признавал поражения, молча искал объяснение, которое изменило бы все застрявшее в памяти, а главное, изменило бы и дальнейшее, то, что произошло, когда Марио не смог оправиться от нокаута, который за десять секунд перевернул всю его жизнь, заставил неудержимо покатиться вниз, два-три с трудом выигранные или сведенные вничью боя с типами, которые раньше не выстояли бы против него и четырех раундов, а через несколько месяцев — забвение и смерть, да и умер-то он, как собака, от болезни, в которой врачи ничего не смогли понять, там, в Мендосе, где не было ни болельщиков, ни друзей.
— Тони Джарделло, — твердил Циклон, устремив взгляд на пиво. — Что за выблядок.
Однажды я собрался с духом и сказал ему, что никто никогда не сомневался в победе Джарделло, и лучшее тому доказательство — то, что вот уже два года он остается чемпионом мира и трижды защищал это свое звание. Циклон выслушал и ничего не сказал, я никогда больше не повторял этого, но должен признаться, что и он больше не ругался, будто бы что-то осознал. Тут я немножко путаю даты, должно быть, именно тогда и состоялся этот бой — чуть ли не главный, за неимением лучшего, в тот вечер, — с Агинагой, левшой, и Циклон, пробоксировав, как всегда вяло, первые три раунда, на четвертом ворвался на ринг, словно ехал на велосипеде, и через сорок секунд левша повис на канатах. Этим вечером я надеялся встретить Циклона в кафе, но он, конечно, пошел праздновать с друзьями или отправился домой (он был женат на девчонке из Лухана и очень ее любил), так что не удалось ничего обсудить. Ясно, что после этого я не удивился, когда в Луна-парке ему устроили перворазрядный бой с Рохелио Коджио, знаменитостью из Санта-Фе, и хотя я ничего хорошего для Циклона не ждал, все же пришел за него болеть, и клянусь тебе, едва мог поверить своим глазам, то есть вначале все было как обычно, и Коджио к началу четвертого раунда намного опережал, и мне уж показалось, будто тот бой с левшой был чистой случайностью, как вдруг Циклон бросился в атаку, без оглядки, так, за здорово живешь, и вот Коджио уже висит на нем, как на вешалке, народ вскочил на ноги, не понимает ничего, а Циклон в два приема уложил противника на восемь секунд, а потом, почти что сразу, вырубил боковым ударом, который, наверное, слышен был на площади Мая. На-кася, выкуси, как говорится.
В этот вечер Циклон явился в кафе с кодлой приспешников, которые вечно толкутся вокруг победителей, но, попраздновав с ними чуточку и сфотографировавшись, подошел к моему столику и сел, будто хотел, чтобы его оставили в покое. Он вроде бы и не устал, хотя Коджио здорово рассек ему бровь, удивило меня другое — то, что он смотрел как-то по-особому, словно спрашивая о чем-то меня или себя самого; время от времени он потирал правое запястье и снова смотрел на меня, точно чокнутый. Я-то, что говорить, был так изумлен увиденным, что ждал, когда он заговорит сам, но в конце концов вынужден был высказать свое мнение, думаю, Циклон понял, что мне до сих пор не верится, левша и Коджио меньше чем за два месяца, да таким манером, просто слов нет.
Помню, кафе потихоньку пустело, хотя хозяин давал нам сидеть, сколько мы хотим, и после того как опускал металлическую штору. Циклон чуть ли не залпом выпил очередной стакан пива и потер поврежденное запястье.
— Должно быть, это Алесио, — сказал он, — сам за собой не замечаешь, но наверняка это советы Алесио.
Он говорил это, будто затыкал дыру пальцем, сам в свои слова не веря. Я был в курсе, что он поменял тренера, и, конечно, мне тогда показалось, что с этим-то все и связано, однако теперь, по зрелом размышлении, чувствую, что и тогда вовсе не был с Циклоном согласен. Разумеется, такой тренер, как Алесио, мог многое сделать для Циклона, однако этот нокаут не с неба же свалился. Циклон разглядывал свои руки, потирал запястье.
— Сам не знаю, что со мной творится, — сказал он таким тоном, будто ему было стыдно. — Знаешь, старик, накатывает как-то вдруг, оба раза одно и то же.
