в любви, потому что девушка, которой он целый год дарил цветы, вышла замуж за другого; на скачках, потому что кобыла Абитуриент засекла себе ногу и пришла четвертой; и наконец, в работе, потому что Багиров назначил руководителем группы по делу о зеленом фургоне не всеобщего любимца Гогу Остракидзе, а Наиля Салихова, молодого упрямого татарина с жесткими, как рукопожатие спортсмена, волосами.
Из всех заданий, которые распасовал между членами группы Наиль, Леве Баксту досталось самое неприятное — идти к пивной палатке, возле которой оставил машину Махлюдов, и поговорить с продавщицей.
«И ведь знает же, что я не выношу пива», — распалял себя стажер. У Левы на пиво была аллергия. Стоило ему пройти в нескольких метрах от пивного ларька, как в носу начиналось предательское щекотанье и по щекам текли слезы. «Испытывают мою волю», — подумал Бакст.
Палатку у Ваганьковского рынка, возле которой проворонил машину шофер, Лева знал превосходно. Неподалеку жила его тетка, к которой он время от времени забегал занять до стипендии денег.
Разливальщица, против ожидания, встретила его приветливо.
— МОП-31-43? — уточнила она.
— Точно!
— Зеленый фургон с передними ведущими? Слева по борту вмятина, справа следы подкраски?
«Молодец, — подумал Лева. — Какая наблюдательность!»
— Я ему сразу сказала: что же это у тебя, парень, клапана стучат, подремонтировать не можешь? А он все смешком да смешком. Вот и досмеялся. Пока долива требовал, машину-то и увели. Она вот здесь стояла — видите там масляное пятно. У него картер, у ротозея, подтекает…
— А того, который машину угнал, не заметили?
— Проворонила! Мне один тут насчет сдачи начал мозги дурить, ну я, понятно, и разволновалась, не то я бы его, мерзавца, как живого сфотографировала. Нас в народной дружине и не такому учат. Я портреты всех своих завсегдатаев помню.
— А это зачем? — поинтересовался практикант.
— Как это зачем? А если он завтра бытовую травму жене нанесет, общественный порядок осквернит или, не дай бог, нахулиганит в подъезде? Кто его облик до общественности донесет? А насчет этого шофера… как его?
— Махлюдов, — подсказал Лева.
— …я бы на вашем месте к нему присмотрелась. Два раза, сквалыга, дол ива требовал! О чем это говорит?
— Своего не упустит…
— Вот, вот… Сегодня своего не упустит, а завтра на народное позарится.
Автобаза
— На автобазу заглядывать не советую, — сказал Салихов при прощании и как-то странно ухмыльнулся.
«Он что-то уже знает», — подумал Бакст.
Из-за этой ехидной улыбочки Наиля Лева и решил наведаться к Махлюдову.
База оказалась у черта на куличках, в пригороде. На заросшем бурьяном пустыре Левины ботинки мгновенно потеряли блеск. Он уже начал жалеть о том, что не послушал совета Салихова, как вдруг до него донеслись приятнейшие звуки арфы. Где-то рядом играли полонез Огинского. Бакст прибавил шагу и вскоре очутился перед высоким забором, за которым привольно шумели молодые березы, липки, тополя.
«Друг, ты вступаешь на территорию повышенной культуры», — было выведено славянской вязью над входной аркой. Откуда-то сверху наплывала табличка с надписью «У нас не курят», и очень приятный женский голос напомнил несколько противопожарных правил.
Но удивляться Леве было некогда. Навстречу, радостно улыбаясь, шел невысокого роста человек в клетчатой ковбойке и делал приветственные знаки.
— Как хорошо, как славно, что вы пришли, — заверещал он. — Конечно, до передовых автобаз нам далеко, но все же хочется поделиться наболевшими достижениями. Кому, как не представителям профсоюза…
— Но я не из профсоюза. Я следователь…
— Вот как! — как будто даже обрадовался встречавший. — Это даже лучше! Нам нечего скрывать от следственных органов. Я, позвольте представиться, член культкомиссии автобазы, — и встречавший назвал свою фамилию. — Баранкин, Василий Баранкин.
— Запись? — спросил Лева, кивая на репродуктор, из которого лились звуки полонеза.
— Ну что вы! — обиделся Баранкин. — Это же наша Зоя! Диспетчер. Улучила свободную минутку, ну и радует коллектив. Готовимся к смотру народных талантов. У нас и поэты есть, и художники. Барда своего вырастили. Моторист Зударев.
— Грамотно, — сдержанно похвалил Лева.
— Приходите к нам в клуб, не то увидите. У нас шофера «Танец с саблями» играют на аккумуляторных банках. Студия грамзаписи уже заинтересовалась. Или возьмите карбюраторщика Григорьева. Абсолютный слух! А рисует как! Вот уж воистину — кому дано, тому дано. Полюбуйтесь-ка! Его рук творенье…
Баранкин подвел Леву к огромному, в несколько человеческих ростов плакату. На плакате был изображен сидящий в кабине шофер, похожий чем-то на Георгия Победоносца. Колесами самосвала он давил водочную бутылку. Внизу черным росчерком была пущена надпись: «Раздавим гадину!»,
— В изостудии каждый вечер пропадает. Жена жалуется: совсем-де семью из-за культуры забыл. И ничего не поделаешь: новая эпоха, новые конфликты. Я уж с ним пробовал говорить. Да где там! Не помогает! Весь в творческом поиске. Сейчас новое полотно задумал: «Шофер на распутье». Мы его даже с линии сняли, чтобы не мешать порыву.
— А вот это новинка, — сказал Баранкин, подводя Бакста к скамеечке, вокруг которой кустились кудрявые георгины.
На скамеечке сидел мрачный человек с опухшим лицом и маленькими глазками. Рядом стоял улей, шустрили пчелы.
— Раньше здесь была курилка. Дым, смрад, никотинище. А теперь уголок гигиены шофера. Цветы, насекомые. Здесь можно посидеть, подумать над совершенными ошибками. «Еrraге humanum est!»
— Сами придумали? — поинтересовался Бакст.
— Ну что вы! — застеснялся Баранкин. — Социологи подсказали.
— Кусают пчелки? — обратился Баранкин к сидящему.
— Кусают, ядри их в жало, — вздохнул опухший человек,
— Это моторист Бухалов, — пояснил Баранкин. — Лечится укусами пчел.
— Послушайте, — воскликнул изумленный Лева, — ну а нарушения у вас бывают? Все-таки автобаза… Народ горячий, могут, извините, и сдерзить. Сами говорили: «Errare humanum est» — «Человеку свойственно ошибаться».
— Бывает! Знаете, бывает! — радостно воскликнул Баранкин. — Вот на днях неприятность вышла.
— Наезд?
