смотрят как на преступника. И я решил кое-что сделать.
— Что же?
— Я ему скажу, чтоб брал свой коврик для молитв и уматывал из моего дома. Ничего труднее я в жизни не делал, но сегодня вечером поступлю именно так.
— Можешь, конечно, махнуть на него рукой, — сказала Беттина. — Но лучше не надо. Многие молодые люди тянутся к сектантству и суевериям. Со временем это пройдет.
Она добавила, что нужно быть терпимей к мальчику, поддерживать его, пока он ко всему этому охладеет.
Парвез решил, что она права, хотя вовсе не хотел давать сыну больше любви, ведь еще не ощутил никакой благодарности за все, что для него сделал.
Тем не менее он решил терпеть и взгляды сына, и его упреки.
Он пробовал поговорить о вере, но, если решался хоть что-нибудь критиковать, Али отвечал очень резко. Однажды он обвинил Парвеза, что, мол, тот «пресмыкается» перед белыми. Сам он, напротив, не считал себя «человеком второго сорта», ведь мир — это не только Запад, пусть Запад и возомнил о себе не весть что.
— Откуда ты знаешь? — спросил Парвез. — Ты же никогда не был за границей.
Ответом был презрительный взгляд.
Однажды вечером, предварительно убедившись, что от него не пахнет алкоголем, Парвез подсел к Али за кухонный стол. Он надеялся, что сын похвалит его за бороду (он начал ее отпускать), но мальчик эту бороду, кажется, и не заметил.
Днем ранее Парвез объяснял Беттине, что, мол, на Западе люди ощущают внутреннюю пустоту, и потому им нужна жизненная философия.
— Да, — сказала Беттина. — В том-то и дело. Нужно объяснить ему твою жизненную философию. Тогда он поймет, что вера бывает разной.
После изнурительных раздумий Парвез решился. Мальчик смотрел так, словно от отца уже ждать нечего. Парвез принялся сбивчиво объяснять, что люди должны относиться друг к другу с уважением, особенно — дети к родителям. На секунду показалось, что этот довод подействовал. Парвез, приободрившись, продолжил. По его мнению, никакой другой жизни, кроме этой, не существует, после смерти — разлагаешься в земле. «На мне вырастут трава и цветы, но часть меня останется жить…»
— Каким же образом?
— В других людях. Мое продолжение — это ты. — Мальчика это, по всей видимости, ошеломило, и, чтобы смягчить эффект, Парвез добавил: — И твои внуки. Но пока я здесь, на этом свете, я хочу прожить жизнь как можно лучше. И чтоб ты прожил жизнь как можно лучше.
— Что значит «как можно лучше»? — спросил мальчик.
— Ну, — ответил Парвез, — для начала… стоит научиться получать от жизни удовольствие. Да. Получать удовольствие без вреда для окружающих.
Али заявил, что удовольствие — это «бездонная бочка».
— Я не о таких удовольствиях говорю, — сказал Парвез. — А о радости жизни.
— Наших людей притесняют по всему миру, — сказал мальчик.
— Знаю, — согласился Парвез, не вполне понимая, что это за «наши люди». — Но согласись, что все- таки жизнь — она для живых.
Али сказал:
— Истинное учение существует сотни лет. Мои взгляды разделяют миллионы людей по всему миру. Ты хочешь сказать, что ты прав, а они все — нет?
Али смотрел на отца с такой агрессивной убежденностью, что Парвез ничего не смог возразить.
Как-то вечером, после визита к клиенту, Беттина села к Парвезу в машину. Проезжая, они заметили на улице мальчика-подростка.
— Это мой сын, — вдруг сказал Парвез. Они были на другой стороне города, в бедном районе, где находились две мечети.
Парвез придал лицу жесткое выражение. Беттина повернулась к нему:
— Притормози, притормози! — попросила она. — А он симпатичный. На тебя похож. Только лицо более решительное… Ну останови же, пожалуйста!
— Зачем?
— Хочу с ним поговорить.
Парвез развернулся и остановился рядом с мальчиком.
— Ты домой? — спросил он. — Далековато!
Мальчик пожал плечами и с угрюмым видом забрался на заднее сиденье. Беттина сидела на переднем. Парвез вдруг заметил, что у Беттины очень короткая юбка, кольца аляповатые, а тени на веках светло-голубые. Он открыл окно, ощутив вдруг, что весь салон пропах ее духами, которые ему, вообще-то, очень нравились.
Пока Парвез несся на бешеной скорости, Беттина мягко спросила Али, где он был.
— В мечети, — ответил он.
— А в колледже как дела? Много занимаешься?
— Кто вы такая, чтоб меня об этом спрашивать? — сказал он, глядя в окно. Они встали в пробке. К этому моменту рука Беттины — невзначай — легла на плечо Парвеза. Она ответила:
— Твой отец — а он очень хороший человек — за тебя беспокоится. Ты знаешь — он любит тебя больше жизни.
— «Любит меня», говорите, — повторил мальчик.
— Конечно! — сказала Беттина.
— Тогда почему он позволяет такой женщине, как вы, себя трогать?
Если Беттина взглянула на него со злостью, то в его взгляде была еще большая, ледяная, ярость.
— И кто же я такая, чтобы разговаривать со мной в таком тоне?
— Сами знаете, — ответил мальчик. — Выпусти меня.
— Не дождешься.
— Не волнуйся, я сама выйду, — сказала Беттина.
— Погоди! — крикнул Парвез. Но она открыла дверцу движущейся машины, выскочила на улицу и побежала через дорогу. Парвез позвал ее несколько раз, но она не вернулась.
Не говоря ни слова, Парвез привез Али домой. Али сразу же прошел в свою комнату. Парвез же не мог ни читать газету, ни смотреть телевизор, ни даже просто спокойно сидеть. Он пил стакан за стаканом.
Наконец он прошел наверх и стал бродить туда-сюда около комнаты Али. Когда он наконец открыл дверь, то увидел, что Али молится. На отца даже не взглянул.
Парвез пнул его. Затем поднял за шиворот и ударил. Али упал на спину. Парвез ударил снова. Лицо мальчика залила кровь. Парвез тяжело дышал. Он чувствовал, что парня уже ничто не проймет, но все-таки бил. Мальчик не защищался и не давал сдачи. В глазах его не было страха. Он только прошептал разбитыми губами: «Ну и кто же из нас фанатик?»
