скрылся в лесу.
Ведьма была собой недовольна: замешкалась, поддалась глупым чувствам, и упустила перевертыша! Но, делать было нечего — за эту ночь выследить зверя уже не получится, придется идти на охоту завтра. И не повторять предыдущих ошибок.
На следующий день, она была в лесу еще засветло. Для поимки перевертыша пришлось пожертвовать петухом. Особой печали, впрочем, ведьма по нему не испытывала — петух был уже пожилым, своими прямыми обязанностями пренебрегал, зато кукарекал по поводу и без оного, нередко будя Марику посередь ночи. Прикопав в землю колышек, и привязав к нему жертву, ведьма прочертила кинжалом круг, отойдя на несколько шагов, провела больший, и тщательно засыпала их листьями. Достав из висящей через плечо сумки плотно закупоренную глиняную склянку, она тщательно обрызгала из него всю полянку, дабы перебить свой запах. Критически оглядев место будущего усекновения нежити, она осталась довольна и засела в кустах. Она чувствовала, что ожидание не будет долгим.
На этот раз волк появился едва успело стемнеть. Видимо, бежал в деревню, чтобы задрать там припозднившегося селянина, да учуял петуха. Петух тоже понял, что большой, оскалившийся зверь отвязывать его не собирается, и завопил во всю глотку, зовя на помощь жестокую хозяйку.
Хладнокровно дождавшись, пока истошное «Кукарекууууууу!» сменится хрипом, а потом и довольным чавканьем, ведьма привела первый круг в действие. Волк внезапно поднял голову и посмотрел точно на то место, где пряталась ведьма. Холодок острыми лапками пробежался по её спине. Он никак не должен был её учуять! Словно отвечая на её мысли, перевертыш оскалился окровавленным ртом, и выпрыгнул из первого круга, недовольно отряхивая покрытую инеем шкуру. Замораживающее заклинание, впрочем, сработало, добросовестно заморозив распотрошенную петушиную тушку.
Дальше все происходило слишком быстро. Стараясь отвлечь зверя от второго заклинания, она выпрыгнула из кустов, одновременно «пробуждая» второй круг, и метнув в волка кинжал. Который попал в цель, вонзившись чуть выше правой передней лапы. Перевертыш возмущенно рыкнул, и в этот момент вокруг него загорелись земля и воздух. Он не стал беспорядочно метаться, застывший на шкуре иней на какое-то время не дал ей загореться. Вместо этого он сделал единственный возможный выбор. В два гигантских прыжка волк преодолел огненный круг, и рухнул точно на застывшую в удивлении ведьму. Внимательно всмотрелся в её глаза, рыкнул в лицо что-то однозначно обидное, и быстро скрылся в лесу. А Марика еще долго лежала, глядя на равнодушные колкие звезды. Потом поднялась с усилием: «Чуть хребет не сломал, заррраза», и поползла на четвереньках, принюхиваясь к горьковатому запаху волчьей крови. Примерно через четверть круга она увидела лежащий на земле кинжал, с засохшими потеками черной крови. То, что надо.
Вернувшись из леса, она проспала больше двенадцати кругов, приходя в себя, и восстанавливая силу. Проснулась ведьма мрачно пообещала себе, что третий раз станет последним либо для неуловимой нечисти, либо для неё.
На этот раз Марика готовилась дольше. В ход пошли еще старые мамины запасы. Наконец, собравшись, она пошла в лес. Остановилась у самой его кромки, достала кинжал с кровью, и прошептала над ним несколько слов. Сердито завибрировав, будто натянутая струна, он несколько раз повернулся на ведьминской ладони, и указал на север.
Солнце стояло в зените, ярко подсвечивая кроны деревьев. Легкий ведер задумчиво шелестел, перебирая листья, словно мужчина волосы своей возлюбленной. При свете дня лес терял большую часть своего мрачного колдовского обаяния. Сейчас он скорее был такой, каким его изображают на лубочных картинках — пасторально-сказочный. Гроздья рябины свисали будто серьги, надетые деревенскими модницами на ярмарку. Дубы стояли могучие и гордые в своей стати, настоящие хозяева леса, его защитники…
Ножом разрезая светлую сказку, издалека донесся издевательский вой. Марика не удержалась от парочки крепких слов. Подбодрив себя, и пожелав перевертышу всяческих хворей, она продолжила путь. Примерно через пару кругов след вывел её в самую мрачную и непролазную часть леса, сплошь усеянную оврагами, переплетенную вздувшимися древесными корнями и заросшую колючим кустарником. Кинжал неумолимо показывал туда, да еще и нагрелся, намекая, что искомое рядом. Ведьма с тоской посмотрела на ближайший куст, злобно ощерившийся колючками. Куст послушно отошел в сторону. Также с её пути убирались узловатые древесные корни, напоминающие старческие пальцы, с узловатыми, покрученными суставами. С оврагами дело обстояло хуже. Они перемещаться с места на место не умели. В очередной раз отряхивая шерстяные портки от липкой овражистой грязи, ведьма заковыристо поминала перевертыша и всю его родню. Подобрав выроненный кинжал, она заметила, что он почти что раскалился. Цель была совсем рядом. Жуткое переплетение кустов и деревьев в очередной раз расступилось перед Марикой.
Он лежал прямо посреди поляны, заросшей клевером. Лениво развалился, словно знал, что она придет, и ждал её. Ведьма мстительно прищурилась, но… он внезапно поднял голову, и серьезно посмотрел ей в глаза.
Марика увидела это словно воочию: извилистая лента дороги, ветер бьющий прямо в лицо, бешенная круговерть метели, и большой, поджарый, серебристо-серый зверь, своим бегом разрывающий время.
И опять все остановилось. Звуки, движения, сердца — все.
А потом он, разрывая вязкую паутины тишины, перекувыркнулся через голову, и встал высоким худощавым мужчиной, с резкими, словно вырезанными ножом чертами лица, серебристо-седыми волосами и глазами цвета осеннего грозового неба.
Ведьма настороженно попятилась.
— Что тебе нужно, ведьма? — он приближался неторопливо, мягким шагом, таким, когда под ногами не хрустнет веточка, не шелестнет листок. Заворожено наблюдающая за ним Марика, не забывала делать осторожные шаги назад.
— Шкура понадобилась — на доху не хватает, — огрызнулась она.
— Извини, — он развел руками, — Мне она и самому пригодится.
— Извини… — что хотела сказать ведьма так никто и не узнал. Нельзя долго пятиться в лесу, и не напороться на какой-нибудь злокозненный корень. Громко ойкнув, и помянув чью-то мать, ведьма звучно упала. Он тут же оказался рядом. Марика доверчиво потянулась к нему, но он лишь с усмешкой отстранился и покачал головой. Потом протянул руки и осторожно вынул небольшие гранатовые сережки из её ушей. Оказавшись на земле, они превратились в двух маленьких гадючек, и, недовольно шипя, уползли в лес. За ними последовала простая берестяная плетенка, удерживающая черные ведьминские кудри, и превратившаяся в крупную ящерицу с толстым ярко-синим зобом. На землю упали еще два простых колечка, и сложного плетения берестяной браслет, которые, взорвавшись, оставили после себя глубокие воронки.
— Все, — с кристально честным лицом, она посмотрела ему прямо в глаза. Волк прищурился, смотря на неё сквозь полуопущенные ресницы. А потом усмехнулся, резко протянул руку, и вытащил из ворота её рубашки длинную тонкую иголку.
— Ядовитая, — насмешливо сказал он. Марика пожала плечами, мол, сам знаешь, чего тогда зря воздух сотрясать?
А потом он потянулся вперед, резко повалив её на землю. Несколько мгновений они смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами. Казалось, сам воздух сейчас заискрится от того огня, что, невидимый, бушевал между ними.
Он поцеловал её жарко, страстно, на грани боли.
И кто сказал, что перевертышам положено бояться ведьм?
Кто сказал, что осенние ночи бесприютно-холодные?
Кто сказал, что лед не может гореть?
В эту ночь ледяной панцирь, сковывающий её сердце столько лет, разбился вдребезги, осев прозрачными слезинками на черных ресницах.
Никто не умеет любить так, как волки. Они находят свою самку раз и навсегда. А потом готовы отвоевывать её хоть у Подземья, хоть у Поднебесья. Их любовь — не собачье брехливое тявканье, их любовь — мрачное, безмолвное чувство, связывающее крепче стальных цепей.
На рассвете он ушел. Еще не успело осесть наземь его прощальное: «Я вернусь», как она поняла — вернется. Через седмицу, через месяц, через год, но обязательно вернется.
