Шушик

Куц Константин Шушик

— Ух! — сказала за окном ночная птица.

Шушик лежал под кроватью и грыз тапочек. От седьмого сна Тани осталась самая малость.

Сон был про то, как Таня идет по облакам, похожим на сахарную вату, отщипывает от них по кусочку, а Шушику не дает, потому что сладкое собакам нельзя.

Шушик обиженно заворчал, и Таня, повернувшись на другой бок, стала глядеть восьмой сон…

* * *

…— Ты, бабушка, незоркая женщина, — надулась Таня, — Шушик — самая единственная собака, которой нет в природе.

— Псина, как псина, — спросонья сказала бабушка.

— А вот и нет! — возразила Таня, — На самом деле Шушик, — тут Таня немного помолчала, чтобы сдержать смех, — Он переодетый крокодил. Ты видела какие у Шушика зубы? Как по телевизору!

— О, господи! — испугалась бабушка, окончательно проснувшись, — Ты уж поосторожнее, не дразни его.

— Не волнуйся, ба, — успокоила ее Таня, — У нас с Шушиком заемное понимание, — и секретно захихикала.

Конечно, Шушик вовсе не крокодил, но бабушке это знать необязательно.

У Шушика маленькие ножки, длинный, как колбаса, стан и острая лисья мордочка. Глупые люди говорили даже, что он такс, а Таня им не перечила, потому что всегда интереснее иметь такую тайну, которую никто не знает.

Тайна заключалась в том, что Шушик был не совсем Шушиком. По правде говоря, Таня сама толком не знала, кто он такой. Вначале она звала его Шашей, как папу. Тогда она еще была маленькая и думала, что папа спрятался в собаку, как принц в медведя, но потом немного постарела и поняла, что Шаша никакой не папа, а его почтальон. Он ему рассказывает все-все про Таню, пока она глядит сны. Так Шаша стал Шушиком и Таня старалась объяснять ему все свои поступки, чтобы у папы не создалось плохого впечатления.

— Я щипала бабушку, чтобы она не спала. Нельзя спать сидя, можно упасть и крепко ошибиться, — пояснила Таня, уйдя с Шушиком в свою комнату, — Для спанья есть кровать и диван, а стул сделан для того, чтобы сидеть.

Про то, для чего сделан стул, она узнала от Петра Владимировича. Они с мамой чай пили, а Таня уже попила и конфет поела, и вертелась от любопытства.

— Стул, — важно сказал Петр Владимирович, — предназначен для того, чтобы на нем сидели.

— Татьяна, скажи «спасибо» и выйди из-за стола, — строго сказала мама.

Она всегда так говорила при Петре Владимировиче. При нем у нее делался громкий голос и красные щеки. Бабушка сказала, что у Петра Владимировича есть мамин шанс. Слово было красивое, так что Таня сразу догадалась: шанс — это платок, который выглядывает у Петра Владимировича из кармашка. Таня вертелась от того, что хотела как следует рассмотреть платок, который может исполнить самое заветное желание, но кроме белого кончика так ничего и не увидела.

— Отгадай, какое мое заветное желание? — спросила Таня Шушика.

Он повел острой мордочкой и слабо тявкнул.

— Нет, Шушик, ты не прав, мир во всем мире я попрошу в следующий раз, — возразила Таня, — Конечно, это очень важно в наше непростое тяжелое время, но вначале я попрошу…

Таня хитро посмотрела на Шушика и высунула язык.

— Ха-ха-ха-хи-хи-хи, обманулись дураки! Так я тебе и сказала! Это секрет, — Таня подняла кверху палец.

Шушик, глядя на палец, тявкнул погромче.

— Ну, ладно, так и быть, — сдалась она, — Я попрошу у шанса, чтобы ты научился хорошо говорить. А то что же это получается? Папа все-все про меня знает, а я про него — самую чуточку.

Тут Таня немного приврала. Про папу Шашу она помнила всего-навсего две вещи. У него голова в белом и когда он смеется, то трясет плечами. Все остальное она знала от мамы.

— Это еще раньше было, когда тебя бабушка не нашла, — объяснила Таня Шушику, — Мы с мамой в госпиталь ходили. То есть вначале на поезде ехали долго и еще немножко на трамвае. Выходим, а там госпиталь. Такая больница, где детям нельзя болеть. У папы была кровать железная, он лежал на ней и говорил «му», — она прыснула.

Шушик залаял.

— Ты что же думаешь, что я врушка? — обиделась Таня, — Так и говорил. «Му». А голова у него была белая-пребелая. Из-за осколка. Это Чечня.

Шушик сделал вид, что не слышит. Он наклонил морду и попытался укусить себя за грудь.

— Не бойся. У нас Чечни не будет, — разрешила Таня, — Мы еще дети, а папа все равно далеко.

Она замолчала. Дальше рассказывать было неинтересно. Когда они ехали назад, то мама сказала, что папа к ним не вернется. «У него теперь своя жизнь, а у нас своя», — сказала мама. Таня не стала спорить, хоть и не поверила.

— Вот почему он тогда смеялся? — спросила Таня Шушика, — Я встала, чтобы на поезд идти, а папа отвернулся и засмеялся вот так, — она потрясла плечами, будто сбрасывая с себя одеяло, — Разве он стал бы смеяться, если у него своя жизнь?

Шушик встал на все четыре лапы и отряхнулся.

— То-то, — удовлетворенно сказала Таня, — А теперь мы будем играть в госпиталь…

* * *

…От тапочка осталось только два синих клочка. Шушик не хотел их есть из-за железных штучек, которые Таня называла «бомбошками» и очень ими гордилась.

Таня опять заворочалась. Ее восьмой сон оказался совсем коротким. «Всего четыре тысячи знаков», — сказал бы про него Петр Владимирович.

Танины глаза были накрепко закрыты, но она ясно видела, как домашний такс Шушик, выбрался из- под кровати, зевнул во все множество зубов и, подрожав длинным телом, выпростал из маленьких кармашков на загривке два полупрозрачных, тонких, как паутина, крылышка. Он расправил крылышки, мелко ими затрепетал и, вытянувшись в струнку, поплыл к окну.

Он плыл к папе.

— Ух, — сказала птица, встречая Шушика.

Таня смотрела девятый сон.