name='SpellE'>Мэлоун
, критик, и г-н Босуэлл
. Г-н Гаррик
был допущен на собрания не сразу; так как доктор, несмотря на его великую дружбу с актером, всегда не одобрял сцену и все, связанное с ней. Джонсон, в самом деле, имел весьма своеобразную
привычку вступаться за Дэви, когда остальные были против того, и спорить с ним, когда остальные были за того. Я не сомневаюсь, что он искренне любил г-на Гаррика
, так как он никогда не ссылался на него, как он делал по отношению к Футу[22], который был очень неприятным парнем, несмотря на свой комический гений. Г-н Гиббон тоже особо никому не нравился из-за отталкивающей презрительной манеры держать себя, которая задевала даже тех из нас, кому пришлись по душе его исторические сочинения. Г-н Голдсмит
, человек маленького роста, чрезвычайно тщеславный в том, что касалось его одежды и не обладавший умением поддерживать беседу, был моим личным фаворитом; так как я был так же неспособен блистать в рассуждениях. Он очень завидовал д-ру Джонсону, хотя тот любил и уважал его менее всех. Я вспоминаю, что однажды иностранец (кажется, немец) был в нашей компании; и в то время, пока Голдсмит
вещал, он заметил, что доктор готовится что-то сказать. Неосознанно отнесшись к Голдсмиту как к незначительной помехе в сравнении с великим человеком, иностранец тут же перебил его, к тому же подкрепив грубую бестактность восклицанием: «Тише, токтор Шонсон сссобирается говорить». В
сей блестящей компании меня терпели
больше из-за моего возраста, нежели из-за ума или знаний; я не был ровней остальным. Моя дружба со знаменитым месье Вольтером так же вызывала досаду со стороны доктора, который был глубоким ортодоксом и однажды сказал французскому философу: «Vir est acerrimi Ingenii et paucarum Literarum»[23]. Г-н Босуэлл, маленький насмешник, с которым я был знаком с давних пор, обычно устраивал потеху из моих неловких манер и старомодного парика и платья.
Однажды он
пришел
основательно набравшись вина (к которому он был привержен) и попытался написать на меня экспромтом пасквиль в стихах, которые нацарапал на поверхности стола. Но без посторонней помощи, к которой он обычно прибегал в своих сочинениях, допустил большой грамматический промах. Я сказал ему, что он не должен пытаться писать пасквили на источник его поэзии. Еще как-то Боззи (так мы обычно называли его) пожаловался на мою суровость к новым авторам в статьях, которые я готовил для «Ежемесячного обозрения». Он сказал, что я сталкиваю со склона Парнаса каждого претендента. «Сэр», — ответил я. — «Вы ошибаетесь. Те, кто падают вниз, делают это от собственного недостатка сил; но, желая скрыть свою слабость, они приписывают отсутствие успеха первому же критику, который их упомянет». Я рад вспомнить, что д-р Джонсон поддержал меня в этом вопросе. Никто не прилагал больше усилий, чем д-р Джонсон, чтобы исправить плохие стихи других; в самом деле, говорят, что в книге бедной слепой старой миссис Уильямс вряд ли найдется пара строк, которые не принадлежали бы доктору. Однажды Джонсон процитировал мне вирши слуги герцога Лидского, которые так позабавили его, что он выучил их наизусть. Они были посвящены свадьбе герцога, и настолько напоминают по качеству работы других, более поздних, поэтических олухов, что я не могу удержаться от того, чтобы не привести их здесь:
«Когда герцог Лидса жениться решится На леди изящной и юной. Тогда — О, что за счастье для милой девицы В милости Лидса быть навсегда». Я спросил доктора, пытался ли он сделать что-нибудь с этим отрывком; и так как он сказал, что нет, я развлек себя следующей правкой:
Когда галантный Лидс возьмет себе жену Из девственных прелестниц лучшую в роду, Понятно скромной гордости той девы торжество Такого мужа получить не каждой ведь дано! Я показал результат д-ру Джонсону. Он сказал: «Сэр, вы размяли ноги, но не вложили в стихи ни смысла, ни поэзии».
Мне доставит удовольствие рассказать что-нибудь еще о моем общении с д-ром Джонсоном и его остроумным умом; но я стар и легко утомляюсь. Кажется, я, когда пытаюсь вспомнить прошлое, продвигаюсь вперед без особой логики или связности; и, боюсь, я пролил света
на
слишком мало эпизодов, неупомянутых еще другими. Если мои настоящие воспоминания будут встречены благожелательно, я, может быть, впоследствии запишу еще несколько анекдотов о старых временах, живым представителем которых остался я один. Я вспоминаю много вещей о Сэме Джонсоне и его клубе, членство в котором я сохранял еще долгое время после смерти доктора, о которой я искренне скорблю. Я помню, как Джон Бургойн, эсквайр[24] — генерал, чьи драматические и поэтические работы были опубликованы после его смерти, был забаллотирован тремя голосами; быть может, по причине его несчастливого поражения в Американской войне в Саратоге. Бедный Джон! Его сын достиг большего успеха, я думаю, и стал баронетом. Но я очень устал. Я стар, очень стар. К тому же пришло время для моего послеполуденного сна. Перевод — Watcher (2008)
,
Рассказ опубликован в сентябрьском выпуске United Amateur за 1917 год под псевдонимом Хэмфри Литтлвит, эсквайр. Эта история является примером лавкрафтовской имитации старинного стиля. Рассказчик — Литтлвит (фамилию которого можно перевести как Слабоумный) родился 20 августа 1690 года — за двести лет до дня рождения Лавкрафта — что делает его почти 228-летним в момент написания мемуаров. Критик Дэниел Хармс (Daniel Harms) пишет: «Хоть эта история и не представляет из себя ничего особенного, по крайней мере, она показывает, что ГФЛ осознавал свои претензии… казаться более старшим, развитым джентльменом 18 века, и мог посмеяться над самим собой». По материалам Википедии: http://en.wikipedia.org/wiki/A_Rem iniscence_of_Dr._Samuel_Johnson (Прим. переводчика)
Драйден Джон (1631–1700) — английский поэт, драматург, критик. Один из основоположников английского классицизма. В годы английской буржуазной революции воспел Кромвеля в оде на его смерть (1658), а в период Реставрации прославлял монархию.
