Ольга Лебедева
Прекрасная Охотница
1. СЕМЬ КАНДИДАТОВ В ЛЮБОВНИКИ
Несмотря на ранние сумерки, свечи зажигать не хотелось. Было так уютно и покойно смотреть в окно на алеющий закат, гряду розовых облаков над речною водой и черемуховые ветви, стынувшие зачарованными весенними снами в ожидании духовитого медвяного цвета. Катерина вздохнула, еще раз прочла написанное и, задержав отчего-то дыхание, будто окунаясь в студеную Макарьевскую купель, зачеркнула все слова до последней буковки. К чему эти бесполезные усилия, коли надежды нет? Скомкала лист хорошей гербовой бумаги и медленно сжала в кулаке.
Нужно было на что-то решаться. Последнее известие из Петербурга от сердечной подруги Софи Ростопчиной не шло у ней из головы. Катерина третьи сутки была сама не своя. А Поклонник не унимался — забрасывал записками, слал букеты, требовал свидания. Что ж, пожалуй, теперь приходит время проверить, так ли уж на все готов этот сильный, уверенный в себе мужчина ради ее любви.
Она зловеще усмехнулась. Любая неосторожная фраза, опасное словцо грозило ей гибелью. Но иначе Катерина уже не могла. Весь смысл ее существования отныне сузился, превратился в краткий миг справедливого гнева и зловещего восторга, что снился ей теперь всякую ночь.
— Жребий брошен… — прошептала она, с удивлением прислушиваясь к шелесту собственного голоса в тиши кабинета. А ведь когда-то он звенел на балах под сводами Дворянского собрания, и ее смех, неподражаемый серебристый смех Катерины Мамаевой заставлял мужские сердца биться учащенно, а женщин сухо поджимать губы и украдкой ронять ревнивые, завистливые взоры!
Теперь все в прошлом. У нее есть два месяца, а то и меньше. А уж потом — хоть в омут головою. И, скорее всего, так и станется.
— Ну, коли это со мною кто-то шутку выкинуть желает — не сносить головы лихоимцу!
Темная фигура миновала булочную, быстро пересекла мостовую и зашагала по направлению к набережной. Десятью минутами позже тою же дорогой процокала бричка лихача-ваньки. Однако у припозднившегося путника, очевидно, было настроение подышать свежим воздухом, или, что более вероятно, нынче он оказался отчасти стеснен в средствах, чтобы нанять извозчика. А воздух был и впрямь чудесен — прохладный, бодрящий, исполненный того особенного аромата очарования и тайны, какой бывает лишь в канун окончательно свершившейся весны.
Май в Казани 1869 года выдался ранним. Почки на березах и тополях давно уже проклюнулись веселыми стрелками, набрались сил за каких-то три теплых дня и брызнули по всему городу веселыми гроздьями свежей юной листвы. А еще день, другой — и закипит душистая черемуха, сводя по ночам с ума молодых гарнизонных офицериков, студентов и юных гимназисток!
Даже камни в городе омылись дождем, засверкали, стали светлее и глаже. Строили нынче повсюду: число новых зданий за минувшие десять лет увеличилось в полтора раза. Законодателем же новой моды на казенную каменную архитектуру выступило министерство финансов. Не так давно открытые в городе Сберегательные кассы передали в ведение Государственного банка, и его отделение казанские финансисты уже намеревались заложить роскошным особняком на Черноозерской улице, под сенью прудов и склонившихся над водою кудрявых ив.
— Ишь ты, торопыга, — проворчал себе под нос булочник Ермолай, мимо которого со скоростью ветра, едва не задев плечом, прошествовал ночной путник. В цеху только поставили опару, и наутро мальчишка- лотошник вновь огласит просыпающийся город звонким:
— Сайки, бублики, копейки — не рублики! Благородным дамам скидка, господам купцам — барыши для прибытку! Похвалите Микитку!.
Уж сколько раз Ермолай ругивал Микитку-горлодранца, чтоб не бегал мимо господских палисадников, не беспокоил барынь, когда они чаю-кофею откушивают. Однако ж удачлив был малец — те же барыни дарили ему свою благосклонность, и Микиткины лотки опустошались один за другим с удивительной скоростью и другим малолетним да босоногим негоциантам-конкурентам на зависть.
— И чего шляются на ночь глядя? — сокрушенно вздохнул булочник и зевнул.
Пора было домой, благо сумерки уже сгущались и в вечерней прохладе деловито гудели майские жуки. Все вокруг дышало покоем и негой, и только вдали, в центре города, мрачно чернела на фоне фиолетового неба башня Богоявленского собора. Достойные жители Казани, удачливый фабрикант Михляев да крепкий купец Чернов, давшие немалые деньги на постройку церкви мало что смыслили в традициях архитектурного барокко. И оттого собор вышел страшноватый, больше напоминающий немецкий костел, нежели храм для православного люда.
Мимо Богоявленского в те поры проследовал еще один прохожий. Твердая, пружинистая походка вкупе с прямой осанкой выдавали в нем военную кость, а быстрый и энергичный шаг свидетельствовали о молодости и решимости. Офицер также держал путь в сторону набережных бульваров, и все говорило за то, что там, в одном из особняков, утопавших в густых садах, была назначена званая встреча.
Так оно и было. В десятом часу в одном из здешних губернаторских гостиных домов, нарочно предназначенных для важных либо приватных посетителей города, собралась необычная компания. Это были семь мужчин, среди них трое офицеров. И судя по их недовольным и откровенно раздосадованным лицам, то обстоятельство, что многие были знакомы друг с другом, гостей отнюдь не радовало.
Долго ждать им не пришлось. Спустя несколько минут после того, как все были в сборе, — хозяевам виднее! — отворилась дверь, и вошла женщина. Она не была хозяйкой губернаторской гостиницы, хотя весь дом был отдан ей в полное распоряжение. Это в особенности вызывало к гостье из Петербурга жадный интерес всего высшего городского света. Николай Яковлевич Скарятин, потомок древнего дворянского рода, имевший в своем родословном древе и нынешнем родстве немало высокопоставленных особ, приближенных ко двору, исполнял обязанности казанского губернатора всего лишь третий год, но уже успел проявить себя как властный и самоуверенный человек. Но даже при всей своей неуемности и жесткости деятельного характера Скарятин проявил к даме особенное внимание и ввел в общество лично, смиренно испросив права на мазурку, благо не старый еще мужчина — всего-то сорок восемь лет.
Тем не менее дама предпочитала большей частью жить в белоснежном флигеле, в яблоневом и вишневом саду возле дома. Однако этим семерым мужчинам Диана Арбенина — так звали столичную штучку — предпочла назначить встречу именно в губернаторской гостиной. Видимо, у нее были для этого особые причины.
При виде хозяйки все дружно вскочили, грохнув тяжелыми стульями. Она опустилась в кресло и знаком попросила гостей садиться вокруг стола.
— Ну, гляжу, все в сборе, — усмехнулась она, сразу переведя разговор в деловитое русло. Дама и одета была по последней столичной моде — без вычурностей.
Шестидесятые годы XIX столетия провозгласили по всей России в основе женских мод простоту кроя и изящную практичность, как для прогулок, так и для визитов. У модных портних во всяком губернском центре лежали стопки выкроек из регулярного приложения к заграничному журналу «World Fashion». Модницы из Москвы и Курска, Казани и Петербурга дружно сложили на дно сундуков пышные наряды с кринолинами, что ввел в европейскую моду ловкий английский портной, легендарный создатель высокой моды «от кутюр» Чарльз Фредерик Ворт. Кринолины Ворта кроились на обручи овальных форм, создававших такой широкий силуэт юбки, что острые на язык парижские репортеры немедленно окрестили их «малаховскими». В честь севастопольского кургана и память о победе англофранцузской коалиции над Россией в Крымской войне.
— «Малаховских» нам не надобно, — решительно заявляли благородные российские барышни современных взглядов и несли от модистки охапку выкроек костюмов с юбками, мягко и игриво облегающих фигуру и расклешенных внизу — «тайор».
— Нынче у нас свобода! — вторили им курсистки, все как одна облачившись в жакеты, блузки и
