А потом пришла беда. Баронесса сообщила, что должна срочно уехать по имущественным делам. Ее род, как уже сообщалось, испытывал серьезные финансовые затруднения, и речь шла о будущности не только многочисленных, по словам баронессы, родственниц Амалии Казимировна, но и благополучии и судьбе самой Андреевки. Она собралась в один день и уехала. А спустя два дня пришло письмо от майора, которое повергло бедную Машу в смятение.
3. «НА СТАНЦИЮ, НА СТАНЦИЮ!»
Увы, чудеса на свете если и случаются, то не всегда знаешь, что с ними делать дальше. К тому времени, как Маша получила восторженное письмо от Соколова, она уже была влюблена. А по истечении первого месяца их удивительной переписки майор прислал свой портрет — графическую миниатюрку на простом листе серой бумаги. Надо ли говорить, что это был именно тот тип мужчин, который нравился Маше!
Резко очерченный профиль, орлиные черты волевого лица, и вместе с тем удивительная мягкость соединений, сочетание плоскостей, порождающее глубину и объем ума. И все это было заметно, пробивалось и сияло сквозь нагромождение черных штрихов и белых пятен. Не в том ли и заключен великий секрет графики, чтобы заставлять работать женское воображение? Дорисовывать скрытые или недостающие детали и разукрашивать затем, бережно и любовно, строгие контрасты очерченных линий красками своей фантазии?
А если ты раз в неделю пишешь интересному, видному и далеко еще не старому мужчине, боевому офицеру, письма? И не просто дежурные весточки, а самые настоящие любовные послания? Какая романтическая барышня в России устоит перед таким увлечением — одновременно и целомудренным, и страстным!
Поначалу Маша уверяла себя, что всего-навсего исполняет просьбу баронессы. Но мало-помалу увлеклась, втянулась в процесс сочинения писем и даже подсказывала все чаще и чаще Амалии Казимировне нужные, единственно верные слова.
— Да у тебя просто талант к сочинительству, любезная Мари, — неоднократно говорила ей баронесса. И несколько раз даже доверила самостоятельно написать окончания писем на все тех же белоснежных листках бумаги, словно оставляя на чистом зимнем поле буквы-знаки тайны и любви.
Вот и в тот вечер Амалия была на удивление спокойна, а Маша от волнения не находила себе места.
— Я уеду ненадолго, мой дружочек. Полагаю, за это время не случится ничего непредвиденного. Во всяком случае, Багрий…
Она лукаво покосилась на девушку.
— …остается в Андреевке. И все так же будет забирать письма.
Она раскрыла резную шкатулку, инкрустированную темным янтарем — фамильную реликвию, доставшуюся ей, по словам баронессы, еще от прабабки. Рассеянно перебрала кольца с перстнями, пропустила меж длинных тонких пальцев нитку матового жемчуга.
— Между прочим, его подарок, — в легкой тени задумчивости сказала она. — С самых Карибских островов, старинный трофей кровожадных пиратов Тихого океана.
В другой раз Маша непременно оценила бы романтическую безделушку, но теперь ей было не до того.
— А если… если придет письмо? — пролепетала девушка, едва взглянув на блестящие жемчужины. — В ваше отсутствие?
— Что ж такого? — искренне удивилась баронесса. — Что тебя тревожит, мой ангел?
— Мне дожидаться вас? — с надеждой спросила девушка.
— Ну почему… — поджала губы Амалия Казимировна. — Полагаю, молчать в нашем случае было бы неразумно.
«В вашем случае», — чуть не произнесла девушка вслух. Но вовремя прикусила язычок. Теперь она уже и сама толком не знала, кто кому пишет и кто в кого влюблен. Чувства и мысли в последнее время так перемешались в ее голове, что иногда Маше казалось, что это она — героиня тайного романа в письмах. И ей на самом деле пишет нежные и страстные послания майор Соколов. А баронесса, такая мудрая, спокойная, всезнающая и абсолютно взрослая дама — на деле всего лишь ее соперница. Значит…
— Ты о чем-то задумалась?
Девушка наткнулась на пристальный взгляд глубоких, внимательных глаз.
— Нет-нет, — поспешно воскликнула она, нехотя возвращаясь в реальность.
— Вот и славно, — удовлетворенно заключила Амалия. — Полагаю, ничего страшного не случится, если ты раз-другой ответишь майору вместо меня. Верно?
— Да как же это… — смешалась девушка. — Он ведь вам пишет!
— Главное, чтобы ты, мой дружочек, об этом помнила, — назидательно произнесла баронесса. — Тогда нашей тайне уж точно ничего не угрожает.
И тут девушка впервые насторожилась. Какая-то двусмысленность была в последней фразе Амалии Казимировны. Точно капелька медового яда выступила на сосновой коре из тончайшего, незаметного пореза. И ранка эта была на Машином сердце, еще покуда невидная, но все чаще и чаще дающая о себе знать тонкой и сладкой болью.
— Ты уж столько раз дописывала наши послания, — напомнила баронесса, упорно именуя свою переписку общей со своей юной подругой сердца, — что вполне можешь и сама письмо отписать. Разумеется, от моего сердца, но своего имени. А потом и я возвернусь.
Она вновь ласково улыбнулась Маше и обняла ее. В объятиях баронессы было так тепло, уютно и покойно, что все сомнения и переживания мигом растворились и отлетели далеко-далеко.
На будущее утро Амалия покинула Андреевку, а Маша осталась. Одновременно и опасаясь письма с необходимостью отвечать на него уже самой, без диктовки баронессы, и в то же время втайне радуясь ее отсутствию. Она словно впервые осталась одна, без старших, в замке любви, покуда еще не зная, то ли он окажется обителью прекрасного Принца, то ли замком Синей Бороды, а то и жуткой пещерою ужасов Лехтвейса.
А потом пришло письмо. Тон его был куда как иным: от строк веяло жаром, в словах чудились нездешние ароматы и ощущения, тайной страстью был, казалось, напитан листок такой же мелованной бумаги, как и у баронессы. Перед отъездом Амалия оставила стопку бумаги, строго наказав отвечать именно на ней. Словно давая тем самым тайный знак своему милому дружку: здесь твоя Амалия, помнит и любит тебя по-прежнему, и ты не забывай ее, пиши скорее да чаще, бравый офицер!
Минула неделя, затем еще два дня, и Маша решилась. Спустилась ниже этажом, в папенькин кабинет, и вооружилась наилучшими чернилами, промокательной бязью и остро очиненным, изящным перышком. После чего воротилась к себе, уселась за стол и оглядела свое бюро в поисках заветных листочков.
И каков же был ее ужас, когда девушка обнаружила: почтовая бумага баронессы фон Берг исчезла!
Все эти воспоминания казались Маше сейчас такими далекими, словно единственный день, да что там день — всего лишь утро! — заслонило собою предыдущую жизнь. Впрочем, так ведь оно, увы, и было!
— Нет, того, что неизбежно, мне не пережить, — прошептала она, подбадривая себя и отыскивая в душе последние остатки твердой решимости. — Приходит мой смертный час. На станцию! И — со всех ног! Покуда постыдная слабость не охватила и я не передумала…
Тут следует сделать небольшое лирическое отступление и заметить, что Маша, подобно толстовской Анне, написанной лишь несколько лет тому назад, в 1875-м, ничуть не думала о том, как будет выглядеть после трагической смерти на рельсах. Локомотив представлялся ей поистине космическим зверем. Чудовищем, изрыгающим адский пламень.
