Удивительная карта! Ее сделали в 1945-м, готовясь к штурму. На карте — макет каждого берлинского дома. Видны улицы, перекрестки, площади, переулки. Вот рейхстаг, Бранденбургские ворота…
Кажется, видишь город с очень большой высоты. Сколько кропотливой работы проделала наша разведка, летчики и топографы, чтобы соорудить эту размером с жилую комнату копию города! И сколько человеческих жизней спасла эта карта, помогавшая знать очень точно, как идет штурм…
Последний вечер в Берлине. Пьем кофе. Моим спутникам — журналистке Розвите Ширрмахер, переводчику Андриасу Шилингу — и мне заметно грустно. За двенадцать дней путешествия мы привыкли друг к другу и подружились.
Медленно движется по кругу зал ресторана наверху телебашни. О размерах Берлина мы можем судить сейчас по разливу огней. Андриас мальчиком жил в Советском Союзе, в Дубне, где работал его отец. Розвита несколько раз приезжала в Советский Союз. Оба живут в Берлине и любят Берлин. Андриас с гордостью объясняет, что в Берлине построено за три года и что будет построено очень скоро.
— Вот прямо под нами скоро откроем универмаг, вот строят Дом путешествий, там Зал конгрессов, — Андриас пытается разыскать улицу, где он живет… Море огней. И среди них — четкий пунктир границы. За этим пунктиром огни другого Берлина. Днем мы видели эту черту. Я видел много границ по рекам, по лесу и по горам. Тут граница двух разных миров проходит по улицам шумного города. Это, наверное, самая неспокойная в мире граница…
Последние слова на прощание:
— Теперь вы знаете к нам дорогу…
— Вы в Москву приезжайте… Дела делами, а в воскресный день уедем за город. Зажжем костер…
Совсем недалеко от Москвы до Берлина.
Германские сосняки
Чужой лес… На поляне трое рабочих жгут уголь. Работа первобытно проста. Только раньше поленья сжигались под слоем земли, теперь пахнущий дегтем дымок идет из двух железных чанов. Дым стелется по лощине, перемешивается с лесным туманом, с запахом хвои, перестоялых грибов, прибитых дождями листьев. Дорога бежит низиной, и над ней долго тянется пахучая белесая пелена.
Идущий рядом со мной лесник Виклайн Гельмут стругает и нюхает можжевеловый прутик. Лесник чуть припадает на одну ногу (был на войне), но лесная форма, строгая и нарядная, сидит на нем очень ладно.
— Одежда каждый день встречается с утюгом?
— В лесу надо быть аккуратным. У меня двести рабочих. Я не имел бы права требовать аккуратности…
Лесной полумрак. Тишина, и вдруг чей-то невидимый бег между соснами. Можжевеловый прут в руке лесника замирает:
— Эбер (кабан)… — Лесник смотрит: оценил ли я таинство затихающих звуков?
Чем похож и чем не похож этот тюрингский лес на наши леса под Москвой, под Воронежем? Гриб мухомор. Заросли папоротника. Вереск на маленькой пустоши. Болотные кочки. Брусника. Это все встретишь и в нашем лесу. Но вот разница. Тут нет веселого хоровода деревьев, когда за березкой вдруг видишь клен, за кленом — рябину, орешник, дубки, осины. Я вижу только сосну. Под деревьями нет разнотравья, местами вовсе ничего не растет, только хвоя, как ржавые гвоздики, сминается под ногами. Кажется, лес этот выращен в инкубаторе. Я делюсь этой мыслью с лесничим. Он улыбается:
— Так и есть. Лес посажен рукой человека. Все, что мешало этим посадкам, мы удалили. Это промышленный лес…
Образцовый порядок. Аккуратными штабелями сложен урожай древесины. Аккуратно уложены все отходы. Ни одной гниющей колоды, ни одной сухостойной сосны — кажется, лес по утрам убирают с метелкой. В отличие от похожих на веселую ярмарку диких лесов этот сосняк походит на отборное войско, в котором служат здоровые, крепкие одногодки…
Разглядывая карту, я заметил: названия многих мест в ГДР кончаются словом вальд — Шварцвальд, Бухенвальд, Финстервальд, Эберсвальд. Вальд — это «лес». И все названия связаны с лесом — Черный лес, Буковый лес, Мрачный лес, Кабаний лес. Городкам и местечкам — многие сотни лет. Стало быть, земли были в прошлом очень лесистыми. Сегодня застройки и пашня лес оттеснили. Но все-таки лес занимает треть территории ГДР, а когда едешь, кажется, лесом покрыто не менее половины земли. Острова леса у горизонта сливаются в сплошную синеватую пелену. Если глянуть с возвышенности, леса лежат однородными пятнами: темно-зеленые сосняки, почти черные ельники, буровато-коричневый буковый лес. Кое-где на опушках видишь кучки берез. Белой ниткой березы обозначают лесные дороги.
Леса эти — не подарок природы. На вырубках лес имеет свойство возобновляться сам по себе. Но немцы не доверяют природе этот процесс. Сами собой скорее всего вырастают березняки. Немцы любят березу, но березовый лес малоценен. В лесном хозяйстве береза считается сорняком. Я видел большие массивы мелколесья, сожженные химикатами. Березам оставлено место лишь на опушках, в парках и возле дорог, там, где надо украсить землю.
Словом вальд (дикий лес) сегодня называют лишь пятую часть лесов. Остальное (восемьдесят процентов) — посаженный лес.
Лесоводческая культура отлажена в ГДР почти так же, как садоводство. Беседуя с лесниками и с лесничими самых высоких рангов, я узнал много любопытных подробностей современного лесоводства. Однако культура лесного хозяйства — это не только наука, законодательство, экономика. Это еще и традиции, уклад жизни, характер людей, веками воевавших с лесом ради земли для пашни и теперь берегущих каждое дерево.
Гибель многих цивилизаций на земном шаре историки ставят в прямую связь с истреблением леса, ибо лес — это хранитель влаги, творец кислорода, строительный материал и средоточие самой разнообразной жизни. Немцы, пожалуй, раньше других народов Европы поняли значение леса в человеческой жизни. Великий мыслитель Гете занимался лесоустройством. Первая из лесных академий была открыта в Германии. И, что особенно важно, в национальном характере закрепилось бережливое, я бы сказал, благоговейное отношение к лесу.
Немец сегодня не знает слова «дрова». Древесиной не топят. Это считается расточительством. Весь лес идет в дело, вплоть до хвои и опилок. Есть в обиходе лесного хозяйства понятие «деловая древесина». В ГДР стандарты деловой древесины начинаются с семи сантиметров. Что можно сделать из этих тонких жердей, срубленных при прореживании леса? В хозяйственных магазинах республики вы увидите палочки для подпорки цветов и томатов, стойки для бельевых веревок, разного рода рейки для мелких поделок, раздвижные, необычайно красивые изгороди… С лесных угодий все идет в дело.
В немецком лесу не увидишь корову. Пастьба скота и въезд автомобилей в лес запрещены.
Туристы и грибники… При расспросах я выяснил: в отличие от англичан, признающих одни шампиньоны, немцы едят лесные грибы. Но, насколько я понял, «грибных армий», осаждающих лес, в ГДР нет. Лесник всегда знает, сколько людей в лесу. Без согласия лесника за ягодой, за грибами или просто туристом в лес не пойдешь.
Бывают в лесу пожары? Бывают. Но они не столь часты, если учесть большую пожароопасность однородных хвойных лесов. Тут помогает немецкая дисциплина. Костер в лесу никто не разложит, курение под таким же запретом, как и на складе нефтепродуктов. Но поскольку турист без костра — не турист, а с курящим надо считаться, есть в лесу строго определенные места для костров и курения.
Ночевать в немецком лесу нельзя. Хочешь поставить палатку? Пожалуйста, есть для этого обозначенные на карте площадки. Там ты найдешь и колышки для палаток, и топливо для костра.
Мусор в лесу… Эта проблема есть и у немцев, особенно вблизи больших городов. Но в лесу под Берлином я видел, как трое туристов после привала сложили в рюкзак жестянки и обрывки бумаги. Призыв, обращенный к туристам: «Уходя, оставь лес таким, каким ты увидел его!» — находит отклик.
Проблема елки для Нового года… Зная, в какое бедствие для лесов превращается праздник
