просветленное. Всеобъемлющее просветление как будущее единение человека с природой — пафос картины. И конечно, не зря был послан к людям именно Бог — Логос, абсолютный смысл, истина.
— Возлюбите врага своего, — возгласил он. С позиций любви табуированные заповеди типа «Не убивай», «Не суди», «Не клянись» приобретают смысл высокой философии, которую заметил Лев Толстой, сказав, что человечество еще не готово жить по Христу. И может быть только сейчас, в конце двадцатого века, смысл императива «Возлюби врага?» открылся нам, находящимся под неусыпным вниманием пусковых устройств ядерной смерти.
В картине нет ни зрительного, ни психологического центра, но заслоните фигуру Христа ладонью, и вы увидите, как полотно опустеет. Услышите, как опадает голос Иоанна Крестителя.
Глядя на величественную фигуру пророка, я, сам того не желая, вижу его отрубленную голову, подносимую царю Ироду на золотом блюде. Сколько их, царей иродов, прошло по земле с той поры…
Где я был, когда меня не было?
Почему я назвал книжку «Приближения»? А потому, что жанр, в котором все тут написано, я не могу выразить никаким другим русским словом — ни раздумья, ни откровения…
Приближения к чему? К истине? К красоте? Мне бы хотелось — к себе.
Поэтому я и поставил первым по порядку «Приближения к великой картине». В этой работе много агрессии, странного напора, цитат и нет юмора.
Сам я в данной ситуации напоминаю цыпленка, который упорно долбил скорлупу — выдолбился из нее, мокрый и злой, с инерцией еще что-то долбить и не сразу понял, что теперь время остывать, учиться быть пристальным, простым и полезным.
Хотя темы Бога и Гения постоянны, но все же в большой степени установочны. Я же, являя собой лабиринт для самого себя, чтобы найти путь к простоте и к своему мифу сейчас, должен начать с вопроса, вынесенного мною в заголовок: «Где я был, когда меня не было?» Это вопрос очень важный. Если без ухмылок — наиважнейший.
Его ставит пробуждающееся в ребенке осознание своей автономности, неповторимости в беспредельном пространстве времени. Ребенок и видит, и осознает Беспредельность, и чтобы спастись от мрака, он помещает себя в ее космос, то есть одухотворяет ее. Такая маленькая планета, которая умеет дышать, смеяться и плакать. Он сам освещает свой космос. Он населяет свою планету. И птицы, и облака, и дракон, и ромашки — это все он — вчера. Мама — тоже он — завтра. Много явленных «Я». Но где они были до того, как явились? В нем. А где был он?
Поэтому я и назвал сей вопрос главнейшим в причинном ряду развития нашего воображения — на пути к нашему Богу и нашему Гению.
В том, что он «был», ребенок не сомневается, но где в Беспредельности? С вопросом «где» ребенок совмещает вопрос «кем». Может быть, тучкой. А может быть, всего-навсего воробьем.
Ребенок не понимает, естественно, что встретился он со своей душой. Вот если бы взрослые, наконец, перестали брать это этот факт под сомнение.
Когда взрослые, следуя зрелой моде на воспитание правдой, отвечают ребенку: «А нигде тебя не было. Не было, и все тут. Ты появился в результате двух белковых клеток в условиях определенной температуры и питательной среды», — ребенок не понимает, не верит, пугается, вопит и наконец помещает свое неявленное «Я» в областях сиротского холода, среди паутины, под дождем или среди пустыни.
Кстати сказать, ни один взрослый человек не ассоциирует со своим рождением его натуральный путь и порядок, но с некоторым смущением представляет себя на худой конец найденным в капусте.
Ох, капуста-капуста, колыбель всех детей. Под «капустой» я подразумеваю и долгоносого аиста, и телевизор, где находят сейчас малышей торопливые юные мамы.
Меня, например, не мама нашла, а бабушка. В русской печке. Утром.
— Открываю заслонку завтрак готовить, а ты там сидишь. Щеки красные. В каждом кулаке по угольку.
— А что говорю?
— Дай, — говоришь, — молока с пенкой. Ребятишки все так-то говорят: «Дай!»
Мое печное происхождение определило и места пребывания моего неявленного «Я», все они помещались в жарком и светлом пространстве, где главным было движение.
Конечно, есть у меня друзья, которые свою «капусту» отрицают, да только врут они. С «капусты» начинается создание нашего личного мифа — нашего диалога со вседержителем. Они, те, которые врут, просто еще по привычке стесняются Бога в себе. А может и не верят, что сейчас уже можно ЭТО иметь.
Если у вас нет вашего собственного мифа, то и формы души у вас тоже нет. И совершенствовать вам нечего: не можете вы, значит, и самоусовершенствоваться. Остается лишь подогнать себя под социальный штамп, чаще всего тот, который помогает в карьеристском расчете.
Вот мы и подошли к вопросам школы и педагогики.
Итак, два вопроса: «Где я был, когда меня не было?» и «Кем меня научат быть?»…
Дерево всех людей
Мы живем под вольным дубом,
Наслаждаясь знаньем грубым.
Наши лесорубы валят лес по-дурному — так специалисты говорят: мол, безжалостно. Но еще безжалостней валят наш лес концессионеры. Концессионеру лишь бы взять кубометры, а молодняк, ягодники, зверье, речушки, ручьи — не его печаль.
Только навар! Только сегодня! А будущее?
Какое у концессионера будущее. Концессионер с будущим борется. Все укладывает в сегодня, как в саркофаг. После него остаются изорванные, исполосованные машинами пустоши. Растет на пустошах Иван-чай, папоротники да высоченная дурман-трава с белыми зонтичными цветками.
Первыми на пустошь из живья древесного придут березки. Подрастут, притенят землю, и поднимется среди них ель. Потом сосна. Потом ясень и даже дуб.
Сто лет надо, чтобы вольный дуб пошел в рост.
Американец в зеленых штанах и красном галстуке, однако, профессор, в штате Вермонт говорил мне:
— У нас есть дерево, правда, оно канадское — клен. Мы из его сока делаем кленовый сироп. Вы из клена делаете сироп?
Я говорю ему:
— У нас есть дерево береза. Из нее весной березовый сок бьет фонтаном. Но мы из него сироп почему-то не делаем.
— О, береза! — говорит американец. — Русское дерево. У нас в Вермонте березы растут. Русские эмигранты их обязательно гладят. Нужно делать из него сироп…
Стоят березы на косогорах — удивительные. Похожие на медперсонал в белых халатах. Стайкой — молоденькие акушерки. Осанистые — докторицы. Морщинистые, лысые — наверное, главврачи.
Весной, как только появятся на березе светлые листочки, нащиплют их деревенские старухи, чтобы настаивать на водке. Такое лекарство называют «липками», от липких листочков. Я на своем теле его
