спать, девочка!
Он попытался ее уложить, и она стала сопротивляться. Паша схватил ее за обе руки, но она норовила вырваться и тянулась к молнии.
— Пашенька, отпусти меня, пожалуйста, — прошептала она. — Пашенька, мне нужно. Выпусти, меня пожалуйста.
— Нет, Рина, я тебя не пущу. Не надо тебе туда ходить. Ложись, отдыхать. Нам рано вставать и еще идти целый день. Ложись, моя маленькая...
— Пашенька, миленький, выпусти меня, пожалуйста. — Марина заплакала. Она смотрела Паше в глаза, и по щекам ее текли слезы. Она снова вцепилась в молнию. — Пашенька... Помоги мне, пожалуйста, расстегнуть... Молния какая-то просто дурацкая... Не расстегивается... — Марина засуетилась, принялась дергать собачку, и собачка сломалась. Марина закрыла лицо руками и зарыдала. Потом ей удалось отбиться от Паши, и она бросилась выкарабкиваться из мешка. Ей даже удалось добраться почти до выхода, когда Паша настиг ее и схватил в охапку.
— Рина! Там сейчас холодно, просто кошмар как холодно! Ты простудишься, маленькая, я тебя не пущу. Лежи здесь, моя девочка... Нас здесь трое, и нам тепло... Я тебя не пущу. Там сыро и холодно. А у тебя носков запасных не осталось... Все в речке этой дурацкой вымокло... Лежи, я тебя не пущу... Я тебе сейчас в глаз дам!
— Пашенька! — Марина просто тряслась. Паша был весь мокрый от ее слез. — Пашенька, пусти меня, пожалуйста... Выпусти меня, мне нужно... Просто ужасно нужно... Пашенька, я пошла...
— Нет, моя девочка, никуда ты не пошла, дура! — Паша вцепился в Марину и прижал к себе изо всех сил. Она еще долго плакала, пыталась суетиться и дергаться, всхлипывала, наконец, стихла.
— Ну вот, все... — прошептал Паша и перевел дух. — Ну вот... Вот и баиньки... Нечего там тебе сейчас делать... Баиньки... А то как вымокнешь сейчас там... Вымокнешь и простудишься... Только этого еще не хватало...
Марина долго плакала, всхлипывала, но, наконец, уснула. Паша уложил ее рядом, улегся и долго лежал так, не выпуская ладони. Невидимый бубен стучал и позвякивал, но опять — дальше и дальше, теперь уже совсем далеко. Хриплое бормотание растворялось. Паша снова лежал, лежал и лежал, смотрел в мертвый зрачок фонарика и никак не мог уснуть.
— Сука, — бормотал он иногда. — Выйти, что ли, на самом деле? В рыло ему настучать, уроду. Сука, мешает спать девочкам.
Он лежал, лежал, лежал, и снова стал засыпать.
Теперь Пашу постигло новое наваждение. Когда бубен, бормотание и молитвы растворились в мертвой ночи, появилось нечто другое. В ужасной, удушающей тишине послышался легкий топот и детский смех. Паша разом вспотел. Сколько было детей (были это дети вообще?), один, двое или того больше — Паша разобрать не мог, и от этого ему почему-то сделалось совсем уже дико. Паша отдавал себе совершенно ясный отчет — вот он лежит здесь, в палатке, и голова у него прозрачная, и он не то что не бредит, а вообще — соображает так четко, так просто кристально, как, кажется, никогда в жизни с ним не бывало. Ребенок (дети, ребята?!) бегал вокруг палатки (или бегали, несколько?!), и смеялись — весело, тихо, вполголоса. Шустрый топот раздавался то слева, то справа, то перед входом, то за головой. Паша решил, что надо либо выбраться из палатки и посмотреть, что там за дьявольщина, либо уже просто сойти с ума.
Он лежал, и лежал, и топот не прекращался, и смех раздавался то справа, то слева, то спереди, то сзади, из-за головы, то слева и справа, то сзади и спереди, то сразу со всех сторон. Временами топот стихал, смех прекращался, и Паша готов был дать голову на отсечение, что проклятый ребенок (проклятые дети) сидит (или, гады, сидят) перед входом и слушают, что происходит в палатке. Потом снова — хихиканье, топот, веселый смех, потом, через какое-то время, опять тишина — сидят перед входом, сволочи, слушают, или даже подслушивают. Паша решил, что — все, вот теперь самое время — сейчас он свихнется.
Паша как лежал, подпрыгнул. Он повернулся и увидел, как Лена, приподнявшись на локте, смотрит ему в глаза.
— Паша! — послышался тихий голос. — Пашенька! Выйди из палатки! Выйди из палатки, Паша!
— Лена! — прошептал Паша, теряя голос. — Лена, ты почему не спишь? А ну спи сейчас же, дура такая! Спи, немедленно!
— Пашенька... — Паша в ужасе наблюдал за тем, как по ее щекам снова потекли слезы. — Пашенька, выйди из палатки! Выйди из палатки, Паша!
— Я никуда не пойду, Лена! — сказал Паша в полный голос и сел. — Я никуда не пойду. А ты спи, сейчас же! Кому сказал!
Он попытался засунуть Лену обратно в мешок, и это ему удалось. Она не стала сопротивляться, и Паша затянул молнию до предела. Лена лежала, вздыхала, смотрела на него и плакала. Паша отвернулся и заскрипел зубами. Топот и смех не прекращался. Потом перестал опять — сидят у палатки, перед порогом, и слушают. Паше даже вдруг показалось, что они трогают полог, пытаясь просунуть ухо, и полог шевелится.
Вдруг Лена, как была, в спальном мешке, со спрятанными руками, села, выпрямилась и сказала, ясным спокойным голосом:
— Паша! Выйди из палатки!
Паша чуть не умер.
— Паша! Выйди из палатки! Выйди из палатки, Пашенька!
— Я никуда не пойду! — чуть не заорал Паша и вцепился от страха ей в плечи. — Лена, я никуда не пойду. Мне там нечего делать. Спать давай!
— Паша! — И Лена опять заплакала, и слезы опять полились в три ручья. — Выйди из палатки, Пашенька... Выйди из палатки!
— Не пойду, — просипел Паша. — Давай спать... — Он опять обнял Лену, теперь нежно, ласково, и зашептал: — Ну зачем ты меня прогоняешь, девочка... Ну что я тебе такого сделал... Ну я тебя разве хоть раз обидел? По-настоящему?..
— Нет, — плакала Лена. — Не обидел... Ни разу... Выйди из палатки, Пашенька... Ну выйди из палатки... Ты хороший, ты лучше всех, Пашенька...
— Ну вот, моя славная... И что же ты меня выгоняешь... Там холодно, сыро...
— Холодно, сыро... Выйди из палатки, Пашенька...
— Я там простужусь, заболею, намокну, охрипну, умру... Ты что, хочешь, чтобы я умер?!
— Нет, нет, нет... Ты что, дурак что ли... Выйди из палатки, Паша! — вдруг закричала она и забилась, пытаясь высвободиться из мешка. Паша держал ее, как ему уже показалось, из самых последних сил. Она билась, рыдала, дергалась, но, наконец, успокоилась и снова заплакала, тихо: — Пашенька... Выйди из палатки... Ну пожалуйста... Ну пожалуйста, Пашенька... Выйди из палатки... Выйди из палатки... — Она всхлипнула.
— Не пойду, девочка... — зашептал Паша. — Не пойду, и все... Нечего мне там делать... Меня там съедят эти дети... Ты что, хочешь, чтобы меня съели дети?
— Нет, не хочу... Дурак, что ли... Выйди из палатки, Паша!!!
Она плакала, всхлипывала и, наконец, снова уснула. Паша уложил ее, сел — стараясь не слушать дьявольский топоток и смех, которые то удалялись, почти растворяясь в жуткой тиши, то приближались снова, отдаваясь в ушах молотками. И Паша сидел, сжав челюсти и закрыв уши, и ждал, когда все это закончится — или когда он, наконец, свихнется.
Затем настала очередь Марины.
— Паша! — Паша открыл глаза и повернулся к ней. Она, приподнявшись на локте, смотрела ему в глаза. — Пашенька! Выйди из палатки! Выйди из палатки, Паша!
— Рина! — сказал Паша устало. — Рина, я ведь сказал уже. Не пойду! Не пойду... Давай спать. Нам ведь вставать рано...
— Пашенька... — Марина заплакала. — Пашенька, выйди из палатки! Выйди из палатки, Паша!
— Не пойду, — вздохнул Паша и обнял ее, и прижался к мокрой щеке, и ему самому захотелось вдруг
