— Прекрасно, сэр.
— Лицо болит?
— Нет, сэр.
Кстати, оно потихоньку начинало болеть все сильнее и сильнее.
— Я бы хотел, чтобы Джек Уэллс посмотрел тебя в понедельник.
— Это ни к чему, отец.
— Но он хороший специалист…
— Корнеллский доктор тоже вроде не ветеринар, — ответил я в надежде слегка остудить тот снобистский пыл, с которым мой отец обычно относился к разным специалистам, экспертам и прочим представителям высшей касты.
— Как неудачно вышло, — заметил Оливер Бэрретт III, и мне сначала показалось, что это просто попытка к юмору: мол, как неудачно вышло, что я 'получил
— Да, сэр, — сказал я (вероятно, он ждал, что я еще и хихикну в ответ).
И тут мне пришло в голову, что квазиостроумное замечание моего отца можно рассматривать и как разновидность утонченного упрека в связи с моей выходкой на льду.
— Ты имеешь в виду, что сегодня вечером я вел себя, как скотина?
Мой вопрос вызвал на его лице тень удовлетворения. Однако он просто ответил:
— Ты же сам помянул ветеринаров… Мы прошлись по всему диапазону наших обычных разговоров, крутившихся вокруг «недотемы», особо излюбленной Камнелицым, — моих планов.
— Скажи-ка, Оливер, из Школы Права у тебя не было никаких известий?
— Отец, дело в том, что я еще не принял окончательного решения относительно Школы Права.
— Я только любопытствую, приняла ли какое-либо решение Школа Права относительно тебя.
Вероятно, это была еще одна шутка. И, вероятно, мне надлежало улыбнуться в ответ на цветистую риторику моего отца.
— Нет, сэр. Я не получил никаких известий.
— Я могу позвонить Прайсу Циммерману…
— Нет! — мгновенно отреагировал я. — Пожалуйста, не надо, сэр.
— Не для того, чтобы просить за тебя, — честно признался О. Б. III, — просто навести справки.
— Отец, я хочу дождаться письма наравне со всеми. Пожалуйста.
— Да. Конечно. Отлично.
— Спасибо, сэр.
— Тем более что практически нет никаких сомнений по поводу твоего зачисления, — добавил он.
Не знаю, почему, но О. Б. III умудрялся унизить меня, даже вознеся хвалу в мой адрес.
— Не такой уж это верняк, — ответил я. — Хоккейной команды-то в Школе нет.
Не представляю, зачем я оплевывал сам себя… Может быть, только затем, чтобы говорить обратное его словам?
— У тебя есть и другие достоинства, — утешил меня Оливер Бэрретт III, но развивать данную мысль не стал. Впрочем, вряд ли он был способен на это.
Еда оказалась такой же отвратительной, как и наш разговор, с той лишь разницей, что черствость булочек я мог предсказать еще до того, как их принесут, но предвидеть, какую тему для разговора вкрадчиво подбросит мой отец, было невозможно.
— И еще не надо забывать про Корпус Мира, — заметил он ни с того ни с сего.
— Сэр? — переспросил я, не вполне уверенный в том, что это было — вопрос или утверждение.
— Я полагаю. Корпус Мира — замечательное учреждение, не так ли? — добавил он.
— Ну, конечно, — ответил я, — это гораздо лучше, чем Военный Корпус.
Счет сравнялся. Я не понял, что имеет в виду он, и наоборот…
Даже яблочный пирог оказался черствым.
…Около половины двенадцатого я проводил его до машины.
— Могу я что-нибудь сделать для тебя, сын?
— Нет, сэр. Спокойной ночи, сэр.
И он уехал… Я вернулся в мотель и позвонил Дженни.
Это было единственное приятное событие за весь день. Я рассказал ей все о драке (не уточняя повода, приведшего к этому инциденту), и, кажется, она осталась довольна. Мало кто из ее хлипких друзей- музыкантов мог отвешивать или выдерживать подобные тумаки!
— Надеюсь, ты сделал с тем парнем все, что надо? — спросила она.
— Ну! Конечно, сделал… Я взбил из него гоголь-моголь.
— Как жаль, что я этого не видела. Слушай, а нельзя кого-нибудь «взбить», когда вы будете играть с йельской командой?
— Сделаем…
Я улыбнулся. Она тоже любит простые радости жизни.
Глава 4
— Дженни разговаривает по телефону. Эту информацию выдала мне студентка, дежурившая у коммутатора.
— Спасибо, — ответил я. — Подожду здесь.
— Не повезло вам в матче с Корнеллом. В «Кримзоне» написано, что на тебя навалились сразу четверо.
— Да, и меня же еще удалили. На пять минут.
— Да.
Разница между другом и болельщиком заключается в том, что с последним говорить почти не о чем.
— Дженни уже закончила?
Взглянув на пульт, девушка ответила:
— Нет еще.
Интересно, на кого это Дженни транжирит время, предназначенное для свидания со мной? На какого- нибудь музыкального доходягу? Я ведь знаю, что некто Мартин Дейвидсон, старшекурсник из Адаме Хаус, дирижирующий оркестром Общества друзей Баха, считает, что ему принадлежат особые права на Дженни. Разумеется, не на тело — думаю, у этого парня ничего не поднимается, кроме дирижерской палочки. Во всяком случае, пора заканчивать с узурпацией моего времени.
— Где тут у вас телефонная будка?
— Внизу, за углом. — И она указала мне точное направление.
Я спустился в холл и уже издали увидел Дженни. Она оставила дверь кабинки открытой. Я приближался медленно, вразвалочку, надеясь, что вот сейчас она заметит мои бинты, мои боевые раны, заметит всего меня сразу — и так растрогается, что бросит трубку и ринется в мои объятия. Приближаясь, я услышал обрывки ее разговора.
— Да. Конечно! Ну, разумеется. О, я тоже. Фил. Я тебя тоже люблю, Фил.
Я перестал приближаться. С кем это она говорит? Очевидно одно — не с Дейвидсоном: уж кого-кого, но его Филом нельзя было назвать. Я давно выяснил о нем все, что нужно: «Мартин Юджин Дейвидсон, Риверсайд Драйв — 70, Нью-Йорк — Высшая школа музыки и искусств». Судя по фотографии, он тонко чувствовал, глубоко мыслил и весил на пятьдесят фунтов меньше меня. Но при чем здесь Дейвидсон? Совершенно ясно, что Дженнифер Кавиллери дала отставку нам обоим, предпочтя кого-то третьего. Ему и предназначен воздушный поцелуй, посылаемый в телефонную трубку. Как это пошло!
Я отсутствовал всего сорок восемь часов, и уже какой-то ублюдок по имени Фил завалился с Дженни в постель! Ну, конечно, так это и было!
— Да, Фил, я тоже люблю тебя. Пока. Вешая трубку, она вдруг заметила меня и даже не покраснела. Она улыбнулась и послала еще один воздушный поцелуй — но теперь уже мне. Чудовищное двуличие!
Дженни легонько поцеловала меня в уцелевшую щеку.
— Эй, ты ужасно выглядишь!
— Я травмирован, Джен.
