— А! Ты не веришь?! — с криком набросился на него Стимс, бешено колотя кулаками, — не веришь?! Я и сам не верю… Но почему ей не быть?.. Почему…
Вцепившись друг в друга, они вступили в исступленную борьбу. Кто-то из них поскользнулся, и они вместе покатились по скату вниз. Клубок из двух тел, подпрыгивая на неровностях, с глухим шумом грохнулся с обрыва на камни…
5
На темной поверхности моря безумия, затопившего мозг Стимса, расходящимися кругами заходили волны пробивающегося к поверхности рассудка. Стимс открыл глаза и недоуменно оглянулся: кругом шуршало и завывало, — будто волки… Он сел. Перед ним лежал распростертый человек, может быть, — труп…
Где он? Ах да — Нечто!..
В его мозгу происходила какая-то борьба: мрак безумия силился снова втянуть в глубину всплывшую золотую рыбку разума, и Стимс чувствовал, что момент просветления будет короток.
— Да, это — сумасшествие, — сознавал он без страха, и, в то же время ощущал подкрадывавшееся неодолимое желание начать хохотать, сперва — тихо, а потом — все громче и громче…
Напряжением воли он подавил коварное желание, как опьяневший делец заглушает хмель в голове, чтобы переговорить трезвым голосом с очень ему нужным банкиром.
Он весь спружинился, — у него сейчас была только одна цель: кончить игру так, как должен был это сделать настоящий мужчина… А для этого нужно было свести все счеты и спокойно положить карты на стол…
Он потрогал лежавшего без сознания Илью и убедился, что он дышит.
— Парень шел за мной, не смущаясь, — я ему обещал… — решил он и принялся за единственное дело, которое еще был в состоянии совершить: вынул книжку и стило и стал писать чек.
К выведенной единице он стал приписывать нули, и тут же дьявольский сарказм подсказал ему:
— С тремя нулями Илья испытает лишь краткое блаженство, с четырьмя — превратится в тупого мещанина, с пятью — станет, пожалуй, крупным дельцом, а с шестью… сгорит, как я, и, может быть… — тут он задумчиво потер переносицу, — может быть, снова снарядит караван на запад, в поисках невероятного…
Он приписал шесть нулей, методично и точно сделал все остальные надписи и тщательно приколол чек к рубашке Ильи.
Правда, тут он начал спешить, потому что волны мрака все выше поднимались в сознании.
Затем, со страшно серьезным лицом, он повернулся и пошел туда, где ежесекундно менявшие облик голодные волки песчаной бури с завыванием охотились за тенями, видимыми только им…
На Стимса обрушивались тучи песку, засыпая его по колени, а он продолжал идти к таинственному «нечто», которое теперь, казалось, было уже совсем близко…
Ему чудилось, что он идет не один, а целая армия суровых мужчин — начиная с сухощавых, одетых в легкую парусину тропических путешественников и кончая укутанными в меха полярными исследователями — молча движется вместе с ним.
Стальные крылья реяли над ним в воздухе, и оттуда приникали к земле острые, упорные взгляды, пилотов, отыскивающие следы таинственного «Нечто».
Невиданные растения-полуживотные морских пучин и рыбы, покрытые десятками глаз, шевелились, когда мимо них проплывали подводные лодки, откуда опять выглядывали жадные глаза мужчины, влюбленного в «Нечто».
Отплевываясь песком и задыхаясь, Стимс продолжал идти. Наконец, ничего не видя перед собой, он закружился на месте и упал.
В этот именно момент его потухающее сознание подсказало ему, что он достиг…
Таежная сказка
Коновалов с равнодушным видом выслушал заявление старого приказчика лесной концессии, что контора, вследствие сокращения летних погрузок, принуждена уволить двух десятников и выбор пал на Фетюкина и на него — Коновалова.
— Не от меня это, Артемий Иванович! Все это — новый управляющий… Осенью, как начнем опять работать, — милости просим опять к нам! — сочувственно прибавил старший приказчик.
Коновалов вышел и зашагал по направлению к своей землянке. На минуту он остановился и устремил взгляд на чернеющие вдали маньчжурские сопки. Подошвы их уже окутались вечерним туманом, и лохматые вершины точно плыли по призрачным волнам.
Большая птица бесшумно слетела с ближайшей ели и черным, исчезающим пятном скользила к далеким вершинам. За ними, полные ночных тайн, лежали широкие пади Хингана. Сторожкий марал пасся там в ночной тишине, зелеными огоньками вспыхивали в чаще глаза тигра, и среди буреломов и обомшелых стволов жила старая таежная сказка про безымянные ключики, где лежит еще никем не тронутое золото — ключи мира.
Впрочем, сказка эта иногда и покидала чащу тайги и приходила к людям, чтобы показать им свои неблекнущие одежды и умелой рукой разбросать перед их глазами миражи счастья…
В этот вечер она, по-видимому, уже покинула свое тайное лесное жилье, потому что воздух был полон ее дыханием и тонкому уху слышался даже еле уловимый шорох ее платья, когда она неосторожно задевала за кустарник, бесшумно скользя над пеленою тумана.
Вероятно, поэтому и Коновалов в ту минуту вспомнил своего прадеда. Исходил прадед якутскую тайгу, вдоль и поперек изрыл ее лопатой. Добывал немало золота и в несколько дней все спускал в кутежах…
Резкий паровозный свисток и грохот груженых бревнами платформ с железнодорожной ветки концессии толкнул мысли Коновалова по совершенно другому направлению — к городу, куда теперь ему предстояло возвратиться.
Опять бесконечные поиски работы, унизительное выстаивание в передних и шумная городская жизнь… Блестя витринами магазинов и разряженной толпой, она пронесется мимо него, оставляя ему лишь право издали ею любоваться и… завидовать!
Воздух в землянке был сырой и спертый, так как двери нельзя было держать открытыми: целые полчища мошкары устремлялись в нее на свет лампы. И то уже, несмотря на предосторожности, набралось множество всякого гнуса, липнущего к накалившемуся стеклу лампы.
Сидя на нарах, Коновалов слушал спотыкающуюся болтовню Фетюкина, который, немножко под хмельком, размахивал руками и с жаром уверял, что он, Фетюкин, плевать хочет с высокого дерева на свое увольнение.
— Уволили, ну… Будто только и работы, что здесь… в концессии! Я, брат, все равно не пропаду, потому — специальность имею парикмахер-с! Отсюда… прямо катну в Харбин и — в первоклассный салон — так и так, можем по-всякому, а-ля фасон! Тут тебе сейчас и белый халат, всю артиллерию в руки и — мальчик, воды!.. Мне, вот, тебя только жаль: за что тебя уволили?! Опять же — ты ни к чему не учен… А по-настоящему, все это — кочергинские штучки… уж я знаю… Его самого уволить надо, а не меня! Нет, ты скажи, Артем Иванович, есть справедливость на свете или нет?
Коновалов не успел ответить, как в дверь постучали. Фетюкин вышел на середину комнаты и закричал:
