Ранчо «Мираж»

Давид Шраер-Петров Ранчо «Мираж»

История началась в Сан-Диего. Подошел последний день конференции. Дальше Миркиным предстоял недельный отдых в доме друзей, которые вышли на пенсию и переехали из Новой Англии на юг Калифорнии на ранчо «Мираж». План был такой: на следующее утро Миркины, Владимир и Маша, берут в рент машину, грузят вещи и отправляются в путешествие.

В те годы не было еще в ходу электронных навигаторов, которые под управлением спутников прокладывают маршрут для путешественников. Еще дома в Провиденсе Миркины получили карты и описание маршрута из дорожной службы ААА, куда регулярно посылали членские взносы. Словом, все было готово. Маршрут был прочерчен, изучен со всей дотошностью, которой отличался Миркин, и оставалось только дождаться времени ложиться спать, а наутро отправиться в путешествие. Чемоданы были сложены и ждали у дверей номера.

Маша улеглась с книжкой, а Владимир все не мог угомониться. Присаживался с журналом «Ньюйоркер» на кресло итальянской кожи под торшером — не читалось. Хотел поболтать с Машей — она заснула. Решил пройтись по набережной, подышать свежим вечерним воздухом.

Толпы жителей Сан-Диего и участников разнообразных конференций прогуливались по променаду, не обращая на него никакого внимания. Как назло, среди прогуливавшихся не попадалось ни одного знакомого, хотя Миркин внимательно вглядывался в лица сидевших за столиками кафе или барствовавших в колясках велосипедных рикш. Правда, в сумерках субтропического вечера легко было ошибиться и пропустить кого-то из знакомых.

Миркину даже пришла в голову мысль о том, что главный прием, который используется в литературе, узнавание — неузнавание, родился из сумерек. Отсюда элементы сумеречного состояния, входящие в основу каждой загадочной истории. Ожидание чудесного, высказанное кем-то или записанное, это ведь и есть душа любой истории. Миркину искренне верилось, что писатели рассматривают мир через призму, преломляющую реальность. Все дело в степени преломления. Он так и делил писателей на любимых, повествовавших о чудесных событиях, и прочих, которые рассказывают о хронике обыкновенной жизни.

Он прошелся в один конец набережной и повернул назад. Постепенно толпа отстала, поредела, рассеялась. Миркин оказался на деревянном причале, предоставленном любителям вечерней рыбалки. Ему без всякой внешней причины захотелось забросить к черту все планы, пойти к администратору, доплатить за номер на неделю вперед, купить рыболовные снасти и предаться всепоглощающей и, может быть, единственной, кроме чтения, страсти — рыбалке. Он даже решился побеспокоить одного из рыбаков — широколицего мексиканца, тягавшего одну за другой гладких вертких рыбин, величиной с крупного карася, которых он сбрасывал с крючка в стоявшее рядом с ящиком для снастей ведро с водой. «Шпроты? Sprats? Сардины? Sardines?» — спросил Миркин у мексиканца, но тот захохотал, как если бы у него спросили, не кит ли это или другая морская диковинщина, и несколько раз ткнул пальцем в ведро, хохоча и повторяя по- испански какое-то слово, очевидно, местное название рыбы.

Смущенный Миркин пошел прочь, окончательно ощутив себя в полном одиночестве. Вспомнились одинокие ночные шатания по белорусскому городку, где он служил военным врачом в одном из танковых полков. Тогда можно было пойти по известным адресам. Известные двери открыла бы одна из приветливых доступных женщин, которые с благодарностью принимали шоколад, вино или какую-нибудь безделицу- украшение. А если ничего не приносилось, гостя все равно встречали с улыбкой и успокаивали вином, чаем и лаской. Поначалу Миркин навещал этих утешительниц, этих любовных экстрасенсов, но вскоре их однообразные средства перестали действовать, и он забросил ночные сеансы, которые относил все к тем же сумеречным силам природы. Он был хорошим доктором и честным офицером. И был рад освободиться от действия ночных сил, которые все же тревожили его, особенно по вечерам.

Кроме того что Миркин был хорошим доктором и честным офицером, он был мыслящим человеком. То есть все мыслят. Этого не отнимешь даже у животных. Однако степень мышления Миркина была выше среднего уровня, который довольствуется выполнением обязанностей перед обществом и получением за это минимальных благ. Миркин ощутил в себе страстное желание и непреодолимую волю жениться. Но так жениться, чтобы дети от этого брака были вовсе лишены сумеречных идей и жили свободно и счастливо. Для этого надо было найти подходящую девушку. Время перевалило на вторую половину XX века. Ни о каких запланированных знакомствах не могло быть и речи. Миркин положился на волю случая.

И вскоре этот случай подвернулся. Командир танкового полка направил Миркина прочитать курс лекций по военной эпидемиологии в местном медицинском училище. В классной комнате за вторым столом сидела милая девушка с голубыми смеющимися глазами и каштановыми волосами, разлетавшимися по плечам, когда она поворачивалась в сторону. А поворачивалась она часто, потому что знала ответы на все вопросы преподавателя, т. е. Миркина, и спешила поделиться знаниями с остальными учениками, которые ее об этом беспрерывно просили, словно она была переводчицей с полузнакомого языка. Она была такая милая и красивая с ее упругими молодыми грудями, напрягавшими желтую кофточку, что Миркин не обращал на эти малые нарушения никакого внимания и весело вел опрос.

Девушку со смеющимися голубыми глазами звали Маша Литвак. Правда, иногда взор ее словно бы угасал, уходил в глубину только ей доступных объектов мысли. Но через мгновение она встряхивала головой и глаза начинали смеяться. Отец Маши был знаменитым на весь городок сапожником. Хорошо зарабатывал. Любил принимать гостей и ходить в гости. Но случилось несчастье. Мать Маши погибла три года назад при совершенно непредсказуемых обстоятельствах. Она вместе с мужем была в гостях у родственников, живших на третьем этаже с балконом. Ограда балкона, на которую опиралась Машина мама, рухнула. Смерть наступила мгновенно. С тех пор Маша панически боялась высоты. Через год Евсей Литвак женился снова. Мачеха была молодой женщиной, чуть старше тридцати, и вскоре забеременела. Так что было в доме не до Маши.

Вокруг потемнело. Наваливалась темно-фиолетовая туча, лохматый хвост которой закрывал даже те короткие куски серпантина, которые машина преодолевала между поворотами. Все потемнело. На поворотах дороги приходилось замедлять ход и осторожно продвигаться на второй скорости — они были такими крутыми, что машина разворачивалась вправо почти на месте. Миркину хотелось только одного: чтобы Маша не просыпалась подольше, пока они не преодолеют подъем и не начнут спускаться с горной гряды. Дальше их выведет дорога, направляющаяся в ранчо «Мираж».

Миркин вдавил свое тело в водительское кресло и молил судьбу, чтобы не допустить ошибку и не соскользнуть в ущелье. Повторял ли он начальные слова древней молитвы к Б-гу: «БАРУХ АТА АДОНАЙ…» или взывал простыми словами, идущими из сердца одинокого человека к вселенскому судилищу жизни и смерти, он просил о Маше, о ее спасении и встрече с детьми.

Дождь становился все сильней и беспросветней. Миркин включил фары дальнего света, но они с трудом освещали дорогу в двух шагах впереди «Хонды». Маша давно проснулась, но не подавала голоса. На секунду он оторвал взгляд от дороги и увидел выражение ужаса на окаменевшем лице жены.

Машина метр за метром продвигалась вперед и вверх, так плотно прижимаясь правым боком к обочине, что почти шаркала железом о камень горы. Он услышал рыдания жены, которая уткнулась лбом в колени, чтобы заглушить свой голос и спрятать лицо, искаженное ужасом. Миркин понимал, как ей страшно ощущать себя на смертельной высоте над ущельем и мысленно прощаться с детьми. Он повторял время от времени: «Потерпи, родная, мы скоро выползем отсюда». Но она не верила и продолжала всхлипывать, как на похоронах.

От черноты тучи, от потоков дождя и от бесконечности каменной стены, нависавшей над дорогой и оттеснявшей машину в ущелье, на душе Миркина стало так горько, как будто бы он по своей воле, а не из-за глупой доверчивости привел их на край гибели. Он крутил руль, едва нажимая на педаль газа и стараясь ни о чем не думать, целиком полагаясь на те силы природы, которые посланы на помощь человеку, а не на его погибель. Впервые, пожалуй, он реально убедился в существовании потусторонних сил и непрерывной борьбе между ними за человеческие души и тела. А иначе на что было надеяться?

В своих мольбах за Машу он обращался к спасительным силам, отгоняя разрушительные, ибо молить