продавца за какую-то треснувшую витрину. Выходя из магазина, я понял, что заставило меня задержать на нем взгляд: вокруг шеи хозяина был обернут желтый шарф, довольно грязный, как будто из речки вытащенный.
Добравшись до Петроградской в новых ботинках, я зашел в кафе, взял бесплатную газету с прилавка, заказал себе коньяку и приготовился ждать скупщика. В зале было только двое людей и гарсон в дурацком прикиде с позументами. Пол был посыпан опилками, на парижский манер, чтобы грязь ловчее убирать. Второй посетитель сидел у окна и что-то жевал, перед ним стояла кружка с глинтвейном, свет из окна падал на его волосы, похожие на вымоченную льняную пряжу. Похоже, мужик целый день бродил по городу без шапки, подумал я, но тут он обернулся, и я увидел его лицо.
— У вас никто не пропадал без вести? — Сам не знаю, какая сила подняла меня со стула и заставила подойти к светловолосому. — Вы похожи на одного мертвеца… виноват, на одного человека, которого я недавно видел. Страшно на вас похож, прямо как брат родной. Вы его часом не ищете?
— Тебе денег дать? — Он поднял на меня глаза, темные и быстрые, как речная вода подо льдом.
Я уже поднял руку, чтобы треснуть его по носу, но возле стола появился подавальщик с дымящимся глинтвейном, его брезгливый взгляд сказал мне, что я два дня не брился и похож на бродягу в испачканном гарью, волглом пальто.
— Развелось попрошаек. На, держи. — Мужик выгреб мелочь из кармана спортивной куртки и высыпал на стол.
Куртку я тоже узнал, в голове у меня помутилось, кровь прихлынула к вискам, я оперся руками о стол и заглянул ему в лицо. Лицо было гладким и приветливым, я вспомнил, как два дня назад закидывал это лицо серым ноздреватым снегом, стараясь не смотреть на запорошенные снегом глаза и темную впадину, обозначающую развалившийся рот.
— Слышь, парень, — гарсон взял меня за плечо, — шел бы ты отсюда, не приставай к человеку.
— Это мертвец, — сказал я, показывая на светловолосого, — потрогай его волосы, это же льняное волокно. У моей бабки такое на заборе висело, сушилось, а потом его железным гребнем чесали, с зубьями. Это утопленник, я сам его закапывал, а он выкопался и сбежал.
— Ясно. — Гарсон отпустил мое плечо. — Иди, болезный. За коньяк не плати. Заведение угощает.
— Да смотри же ты. — Я осторожно протянул руку, чтобы дернуть светловолосого за челку. — Сейчас он станет лысым, а если пнуть хорошенько, то на куски развалится.
Мужик отвел мою руку, встал во весь рост, оказавшись длиннее, чем я думал, с грохотом отодвинул стул и пошел к выходу. Я пошел за ним, слыша за спиной голос гарсона:
— Господин хороший, а два глинтвейна и круассан?
Светловолосый вынул из кармана пятисотку и швырнул на пол, в грязные опилки, я вышел за ним, попытался схватить его за рукав, но он толкнул меня с такой неожиданной силой, что я отлетел к витрине заведения, поскользнулся и ударился виском о каменный подоконник. Кровь хлынула мне в глаза, я сел, прислонился к стене и протер лицо рукавом. Утопленник удалялся быстрым шагом, какое-то время я видел блестящее синее пятно его куртки в толпе, потом оно пропало, я попробовал подняться, но не смог и остался сидеть. Вокруг меня собирались прохожие, парень в кожаном пальто принялся щелкать мобильным телефоном, кажется, он меня фотографировал, сукин сын, любопытный гарсон высунул голову из дверей, будто ящерица, какая-то девчонка верещала про милицию, я показал ей рукой, что со мной все в порядке, но было поздно.
— Вы можете встать? — Невесть откуда взявшийся мент наклонился надо мной. — Сейчас машина подъедет, я вызвал. У вас есть документы? Гражданин, вы что, не слышите?
Я слышал, но говорить не мог, воздух стал вязким, и я с трудом втягивал его в дыхательное горло. Надо отмазаться, думал я, нащупывая в кармане тысячные банкноты, это мелочь, он мне ее в лицо бросит, надо отмазаться, в носке у меня алмаз, его при обыске найдут, все станет во много раз хуже. В ментовку ехать нельзя. Нельзя ехать в ментовку.
Что я им скажу? Что я — приемщик?
Что река порождает чудовищ? Что в первые дни они беспомощны и не могут выкарабкаться из проруби? Что я должен их вытаскивать, чтобы спустя несколько часов они могли подняться, отряхнуться и отправиться в город?
Что это круговорот мертвой воды в природе? Что Питер в опасности?
Первое, что они сделают, это поднимут мое дело, потом отобьют мне почки, а потом вызовут санитаров. Это в лучшем случае. А в худшем обнаружится старик-тельщик с выбитыми зубами и поляна с серебряными овцами. Кровь залила мне щеку и теперь ползла по шее, слева я чувствовал свое собственное тепло, справа — обледенелую каменную кладку.
— Слушай, друг, — с трудом произнес я, поманив мента пальцем. — Наклонись ко мне. У меня в носке лежит камень на двадцать штук гринов. Снимай ботинок, бери носок себе, а меня посади в такси. Быстро посади, пока твои не приехали. Давай, пока я не передумал.
Проговорив все это, я выдохся, вытянул ногу и закрыл глаза. Прошла целая вечность, мент не торопился, я слышал уличный шум — дребезжание стекол, трамвайный скрежет, бормотание радио, шарканье подошв по мокрому снегу, — но сирены пока не было. Народ, собравшийся поглазеть, похоже, начал расходиться, тревожных голосов я уже не слышал.
— Что, совсем плохо? — шепнул мент, наклонившись к моему уху. — Да брось, это всего лишь царапина. Другое дело, если б тебе башку разбили серебряной чушкой с овцами.
От него явственно пахло тиной и соляркой. Я разлепил глаза. Вернее, только правый глаз, левый уже не открывался. Гладкое приветливое лицо мента расплывалось, будто нефтяное пятно в воде. За его спиной маячила какая-то тетка с авоськой, за ней — девица, что кричала про милицию, льняная кудель закрывала ее лоб до самых бровей. За спиной девицы открывалась заснеженная площадь с перспективой Каменноостровского проспекта. По проспекту шли люди, много людей, очень много, больше, чем обычно в этой части города. Я не различал их лиц, но знал, что на многих были желтые шарфы. Я смотрел на них одним глазом, пока на углу Австрийской площади не завыла сирена.
— Вставай, Лука, — сказал мент, протягивая мне руку. — Машина пришла. Так и быть, подбросим тебя на работу.
