любила гнусного и противного кота Бусика.
Кот был паралитик. В какие-то свои несмышленые еще годы он решил прыгнуть за голубем. Голубей во дворе было много, они жили на карнизах, вили там гнезда и плодились в свое удовольствие. Вы видели когда-нибудь, как голуби обустраивают гнезда на карнизах? Они приносят три, ну в лучшем случае, четыре веточки, абсолютно бессистемно укладывают их в самом неподходящем месте и считают, что уже свили себе надежное гнездо. Потом голубиха усаживается на эти веточки и медленно передвигая себя по окружности, выстраивает бортик из собственного помета. У некоторых голубей хватает терпения нагадить солидный бортик, у некоторых - нет. У меня под окном, например, обосновалась нетерпеливая голубиха. Я один раз весь день наблюдала, как она пытается отложить яйца на те две палочки, которые она искренне считала гнездом. Идиотская птица сносила яйцо, вставала, чтобы на него посмотреть - яйцо катилось по наклонному карнизу, и не встречая на своем пути препятствий, благополучно рушилось с третьего этажа. Голубиха недоуменно хлопала глазами, скребла лапой место, где только что лежало ее яйцо, убеждалась, что оно исчезло - и садилась откладывать следующее. На пятом яйце ее посетила какая-то мысль - то ли о заколдованное™ места для гнездовья, то ли о неудачной карме - и она улетела, не попрощавшись.
Так вот, голубей у Кали во дворе было много. А Бусик любил лежать на подоконнике и наблюдать за их жизнью. А что еще должен делать котик, который весил без малого восемнадцать килограмм? Кстати - откуда я знаю, сколько весил Бусик? Так это знал весь квартал, потому что Каля, гордая таким достижением своего личного хозяйства, взвешивала котика с завидной регулярностью, раз в неделю. Она доставала из ящика старую авоську, аккуратно запихивала в нее Бусика и взвешивала на латунном безмене фирмы «Кантор и Ко». После взвешивания она высовывалась в окно и громко сообщала всем желающим: «Всё! Уже семнадцать шестьсот!». Котик давал неуклонный привес около ста граммов в неделю и уже через полгода, по калиным расчетам, должен был приблизиться к абсолютному рекорду Софиевской - кастрированному коту с первого этажа на углу Торговой. Этот кот, по имени Виля Тлобус, целыми днями неподвижно сидел в корзине на подоконнике и тупо пялился на протекавшую мимо него жизнь. Шевелиться он не мог и перемещался исключительно вместе с корзиной, которую его хозяин, сапожник Виля, торжественно выставлял на всеобщее обозрение каждое утро.
В отличие от некоторых кастратов, Бусик наблюдал за жизнью голубей с позиции своих интересов. Он наблюдал, собирал информацию и вынашивал план. Когда план созрел, котик решил перейти от своих наблюдений к действиям и совершил героическую попытку доказать голубям свое умственное и физическое превосходство. Он отважно метнул свой организм в пролетающую птицу, намереваясь вцепиться в нее и втащить в окно, но видимо, не учел направления ветра или еще чего... Подлый голубь, в свою очередь, повел себя неспортивно и увернулся... Короче говоря, если бы не веревки Арон Абрамыча, остались бы от Бусика рожки да ножки. А так почти восемнадцать килограмм котика не смогли миновать сложной паутины натянутых между домами веревок, запутались в них и прервали стремительность своего падения. По факту застрявший в веревках Бусик падал уже не с четвертого, а со второго этажа, ушибся не сильно - но испугался здорово и с перепугу заполз под соседскую машину.
Выскочившая за котом Каля неслась по лестнице, воя, как пожарная и скорая вместе взятые. Пострадавший Бусик был извлечен из своего убежища, схвачен в жаркие объятия и унесен домой. Причитания Кали над «маминой маламурочкой» и «гнусным подонком» разносились по Софиевской до ночи, пока явившийся со смены Алик не был спешно откомандирован за ветеринаром.
Доктор, выманенный из постели двойным тарифом и армянским коньячком, осмотрел «мамину маламурочку», сообщил, что кости целы, все на месте и жировая прослойка смягчила котику удар. Но полежать ему не помешает - стресс, ушиб, все такое - нет, не помешает. Пусть животное отдохнет.
Бусику в полном соответствии с докторскими указаниями был обеспечен полноценный отдых. Ему жарились котлетки и фаршировалась шейка - отдельная, без специй. Ему покупалось козье молочко и домашние сливки. И ему не разрешали ходить. Каждая попытка кота встать пресекалась строго-настрого - его хватали на руки и переносили к тому месту, куда он собирался направиться. На второй неделе кот вошел во вкус. И от попыток встать и передвинуться перешел к голосовым командам. Он обнаружил, что хозяева безоговорочно реагируют на его сигналы. Какие выводы из их поведения должна была сделать «мамина маламурочка», которая на самом деле была «гнусным подонком»? Правильно. И Бусик слег окончательно. Теперь его жизнь протекала на специально выделенном ему широком кресле, где он валялся, изредка меняя позы и протягивая лапу за очередной котлеткой. Или кусочком печеночки. Или скумбрийки. Молочком его поили, поднося мисочку прямо к ротику, чтобы котик не напрягался и не дай Б-г, себе что-нибудь еще не повредил.
Когда я наблюдала за котом, брезгливо воротящим жирную мордочку от базарного творога, во всем моем организме просыпалось дружеское сочувствие - сочувствие одесского «пичканного» ребенка.
У нас во дворах и в семьях считалось нормальным бесконечно готовить. Много. Вкусно. Для всех, и чтоб осталось. Детей было положено «пичкать», чтоб они нам были здоровы. Дети в Одессе, если они до года весят меньше хорошо набитого чемодана, считаются смертельно больными. И их, соответственно, пичкают. А они, само собой, не едят. Дети в Одессе моего детства не ели поголовно все. И почти все болели ацетоном (в других городах эта болезнь никому не известна). Детей принято было кормить черной икрой, говяжьей печенкой, гранатами, яйцами всмятку и клубникой. Еще, конечно, все ели «с базара» - базарное масло, базарный «твиражок», базарную сметанку. И вот, когда бабушка запихнет в вас с утра два яичка, бутербродик с икрой и базарным масличком слоем в палец, и «мысочку» клубнички (не съешь - гулять не пойдешь!), а вам четыре года - и вы не будете рвать? И у вас не будет ацетона? Хочу это видеть. На обед в ребенка заталкивали: зеленый борщик с базарной сметанкой и яичком, биточки из тюлечки, шмат штруделя с маком и черносливом, и «фрукту» на закуску. В полдник мы все шли домой «крутить гогИль-могИль», это еще та песня, я вам скажу. В нормальный одесский гоголь-моголь идет три-четыре желточка, шмат базарного масла, сахар и какао. Дальше - крутите черенком ложки по граненому стакану (надо, чтобы грани были внутри), пока не разотрете в пену. Потом запихиваете это в ребенка. Иначе он умрет от голода, вы помните? После еды ребенка надо уложить, «чтоб жирок завязался»... лежишь, как идиот, спать не хочется, смотришь в потолок - там скачут солнечные зайчики, проскочившие через виноградные листья...тихо стучится в стекло оса...постукивает нож о край тарелки...бабушка под окном режет арбуз (ребенок проснется, захочет что-то скушать) - и напряженно-расслабленно ждешь первого крика первого выпущенного во двор ребенка, как стартовый сигнал: Можно! Вскакиваешь и выползаешь на порог, делая вид, что проснулся...
Так вот, о чем это я? Одесские пичканные дети категорически «не ели свое», зато абсолютно нормально съедали все в гостях. Наши мамы выходили из положения - носили свою еду по соседкам, а те кормили ею чужих детей. Такая простая система охвата всех детей двора правильным домашним питанием. Миша поест у Бори, Боря поест у Миши, все нормально, дети не голодные. Стоны моей мамы «вот будет у тебя самой дочка, вот будет она тебе так кушать как ты мне, вот тогда и узнаешь» сбылись на все 100 - моя дочь не ела ничего, плевалась «твиражком», держала за щеками кашу сутками, оставаясь при этом «толстым и красивым настоящим ребенком»...
В те времена, когда я наблюдала за жизнью страдающего калиного кота, своих детей, в которых мне нужно было бы запихивать еду, у меня еще не было - и именно поэтому я могла испытывать к «пичканному» животному искреннее и непритворное сочувствие.
А наблюдать там было за чем. Продукты в калином доме и до падения Бусика не переводились, а теперь в связи с госпитальным режимом их поступление превратилось в неиссякаемый поток. Источником потока служил буфет при ведомственной гостинице то ли обкома, то ли исполкома, где наша героиня служила кастеляншей. И носила оттуда в дом. «Носить в дом» во все времена - что Антанты, что советской власти, что борьбы с алкоголизмом, что рейдерским захватом приватизированной собственности, считалось в Одессе единственно правильным поведением здравомыслящего человека. И все, кто мог - носили. А кто не мог - ну, тот, извините, не мог претендовать на то, чтобы считаться приличным человеком и хорошей партией для создания семьи. Каля, судя по количеству браков и брильянтиков, была-таки приличной девушкой и завидной партией. И она носила в дом. О, как она носила! По понедельникам она носила масло или сметану - килограмма три, не меньше. По средам она носила мясо - таким же весом и хорошим цельным куском. По пятницам она тащила рыбу - судачков или форельку. Или щучку на фиш - рыбка оставалась в холодильнике буфета от рыбного четверга. Иногда она несла сахар. Иногда муку. Иногда бутылек постного масла. А в остальные дни она не работала. У нее была только половина ставки.
